Бармен отеля «Ритц» - Филипп Коллен

Бланш продолжает рассказывать, Франк слушает. А вот он сам поверил бы слухам, будь он одним из евреев, живущих в Бельвиле или в Марэ? Голос Бланш срывается. Франк слышит эту вязкую речь и узнает симптомы.

Неужели она снова села на морфий?

– Что это на вас нашло во вторник вечером?

Фамильярный тон вопроса удивляет его самого. И не меньше – ее внезапный ответ:

– Я сорвалась. Я разозлилась и немного выпила. Но поверьте, Франк, эти три дня и три ночи сильно прочистили мне мозги. Посреди ночи, в камере, Лили задала мне один забавный вопрос.

– Какой же?

– «Если Бог существует, Бланш, что ты хочешь от него услышать, когда ты предстанешь перед ним?» Любопытно, не правда ли? Вот вы что бы хотели услышать от Бога, когда пробьет ваш час?

– Ну… Я хочу, чтобы Бог сказал: «Франк, у нас сегодня аншлаг, зайдите как-нибудь попозже». Думаю, меня бы такое устроило.

Молодая женщина смеется.

Ее смех согревает окоченевшее – несмотря на летнюю жару – сердце Франка.

– Значит, жить вам не надоело, хотите добавки?

– В каком-то смысле да. А вы?

– Мне бы хотелось, чтобы Бог сказал мне: «Входи, Бланш, ты сделала все, что могла».

– Судя по ответу, вы мудрее меня, хотя недавно побывали в гестапо за провокацию и теперь сидите на скамейке с бутылкой джина – в одиннадцать часов вечера, в разгар комендантского часа!

– Ой, не читайте мне нотации, умоляю! Я и так еле держусь…

– Ну же, вставайте, – продолжает Франк, протягивая ей руку. – Я провожу вас в «Ритц».

Она схватывает его руку, но не смотрит в глаза. Франк чувствует, что она снова идет под откос. Эта женщина – как тонкий месяц, едва различимый на небе: бледный луч Бланш Озелло сверкнул в ночи, словно привиделся ему. А вокруг все окутано мраком и неизвестно, чем грозит.

В нескольких метрах от входа в «Ритц» Бланш останавливается, глядя в асфальт.

– А вы не знаете, где можно взять дозу на этот вечер?

Ну вот, он оказался прав. Морфий победил.

– Нет, Бланш, это будет с моей стороны дурной услугой.

Она смотрит ему в глаза впервые за этот вечер.

– О, не называй меня по имени, я уже не ребенок!

Они говорят на повышенных тонах. Недавняя хрупкая близость растворилась в парижском небе. Рядом останавливается полицейский.

– Все в порядке, мадам?

– Да-да, все прекрасно, – отвечает Франк. – Добрый вечер, господин полицейский.

– Прошу предъявить пропуска.

– Пожалуйста, – говорит Франк, протягивая чудодейственный документ. – Я провожал госпожу Озелло в «Ритц».

– Ну что ж, дама как будто доставлена на место. Вам пора домой, месье Мейер, уже поздно.

– Конечно, господин полицейский. Спокойной ночи, сударыня.

Бланш смотрит на него так же сердито, как летом 1939 г. Тогда ей было невыносимо знать, что он – свидетель ее падения. В такие моменты ему кажется, что она его ненавидит. Франк не уступил ей, проявил стойкость, и все же он презирает себя. А теперь у него в душе лишь печаль и тревога. Наркотик – как демон: если Бланш снова окажется в его власти, он будет толкать ее к худшему.

Что она выкинет в следующий раз?

Этой ночью Франк Мейер стоит на тротуаре улицы Камбон, в слабом свете уличных фонарей, покрашенных в синее, чтобы обмануть британские «Спидфайеры», и смотрит, как тает на асфальте ее прозрачная тень.

Часть 5. Тотальная война. Март – июль 1943 г.

1

Ницца, 31 января 1943 г.

Папа,

Я получил сегодня письмо и денежный перевод, большое тебе спасибо. Можно сказать, что он пришел очень кстати, я без денег. После ввода войск вермахта в Ниццу меня уволили из отеля. «Негреско» реквизирован немцами под Генштаб, и весь персонал отеля отправили вон. Так что я снова на мели. Положение аховое, папа: все настойчивее слухи, что Лаваль введет обязательную трудовую повинность в Германии для молодых французов в моей ситуации. Но я ни за что не поеду. И я хочу попросить тебя об услуге, не скрою, это один из поводов для написания письма. Я хотел бы переехать к тебе в Париж, может, там легче раздобыть работу? А еще это будет для нас с тобой возможность хоть немного наверстать упущенное. Что скажешь? Я знаю, между нами никогда не было особой нежности или дружбы, но лучше поздно, чем никогда, как говорит Полина. И еще, твоя племянница хочет ехать со мной, если ты, конечно, не возражаешь. Она была секретаршей директора, и ее тоже уволили. Она девушка трудолюбивая и очень порядочная. Тебе она понравится. И она была бы рада тебя повидать, мы так давно не собирались. Ты сможешь разместить нас обоих? Мы постараемся тебя не стеснять. Обещаю. Я всем сердцем надеюсь, что ты откликнешься на мою просьбу. Я твой сын, папа, и прошу у тебя немногого. В этом странном мире я верю в лучшее. Когда все это закончится? Мы с Полиной целуем тебя и ждем вестей.

С любовью, Жан-Жак

Франк настолько ошеломлен, что чуть не прослезился. Возвращение Жан-Жака в его жизнь – вещь совершенно неожиданная. В его одиноком существовании, где тон задают немцы и все меняется по воле происходящего, внезапно осознать, что кто-то называет его «папой» – целое потрясение. Идея сблизиться с сыном доставляет ему огромную радость. Что до Полины, то он не видел «дорогую племянницу» лет двадцать, но девочкой она была очень милой… Он помнит ласковый и смелый взгляд. И невероятное упорство! Франк улыбается: жить с ними вместе – отличная перспектива!

Он откладывает письмо на стол и смотрит в окно. Улицу медленно окутывает серая вечерняя мгла.

По тротуару напротив осторожно бредет старушка. Зябко кутается в тонкое пальто и прикрывает шею шерстяной шалью. Франк отводит глаза. Его угольная печь натоплена даже слишком сильно, в комнате жарко. «А еще это будет возможность хоть немного наверстать упущенное».

В душе поднимается легкое раздражение. Сын всегда умел нащупать его чувствительную струну, если хотел чего-то добиться. Весь в мать, умет ввернуть нужное слово. Он сразу спохватывается и корит себя за эту недобрую и неумную мысль. Перечитав письмо три раза, он берет со столика в прихожей ручку «Монтеграппа» и ищет лист бумаги. Он ответит сыну сегодня же. Жан-Жак и Полина поселятся в квартире у Беренбаумов, на седьмом этаже: вот все и сложилось. Осеннее вторжение войск вермахта в свободную