Бармен отеля «Ритц» - Филипп Коллен

– вот они, плюсы работы в «Ритце». Однако у роскоши есть и обратная сторона: Франку все труднее договариваться с совестью. Сегодня днем, возвращаясь домой, он увидел на бульваре Капуцинок старика в приличном костюме, подбирающего с тротуара окурок. Они встретились взглядом. Мужчина от стыда опустил глаза. Франк хотел было угостить его сигаретой, но сразу одумался, нельзя выставлять напоказ свои привилегии. И он прошел мимо. Как трус.

Дома работает ламповый приемник: сегодня вечером журналист «Радио-Пари» сообщает, что «бывший председатель Совета, несущий ответственность за национальное за поражение» Леон Блюм накануне транспортирован в немецкую тюрьму, где будет содержаться в качестве политического заложника.

Они сдали Блюма фрицам? Вот докатились! Какой позор!

Часы бьют половину, а Жан-Жака и Полины все нет. Договаривались на четверть восьмого. Времена такие, что при каждом опоздании близкого человека начинаешь беспокоиться, особенно после того, как закон об обязательной трудовой повинности в Германии сильно ужесточили. Отныне забирать могут всех молодых людей 1920–1922 годов рождения, независимо от профессии. Полицейские и добровольная милиция выслеживают уклонистов, отлавливают их на выходах из метро. Франк раздобыл для Жан-Жака поддельное рабочее удостоверение, но этот растяпа вполне мог его забыть дома. Говорят, что в случае проверки тех, кто не может подтвердить свою занятость, сразу отправляют в Германию, даже не отпускают домой за вещами. Если так и случилось, Франк может задействовать свои связи в «Ритце», но пока лучше поберечь патроны…

Без четверти восемь они, наконец, приходят. Жан-Жак едва извиняется за задержку:

– Мы ходили в кино, сеанс оказался длинный. Смотрели «Убийца живет в доме № 21»! Потрясающая картина!

– Ты ведь знаком с этой актрисой, да? Сьюзи Делэр! – спрашивает дядю Полина.

– Знаком, но не близко. Скажем, она иногда заходит в бар. Такая фифа.

– Да и наплевать! – восклицает Полина. – В фильме она открытая и веселая девушка.

Открытая и веселая, такой когда-то была Бланш.

– Давайте-ка за стол. А то мясо переварится.

Разрезая баранью ногу, он вспоминает, что скоро у Полины день рождения – в конце месяца ей исполнится тридцать. Дети заслужили хоть какую-то радость. Например, хороший ужин из продуктов с черного рынка. И немного деньжат. Но Жан-Жак смотрит на ситуацию иначе:

– Когда мы возвращались из кино, на одном доме на улице Кардине было мелом написано «1918» и «Сталинград». Атмосфера меняется. Нужно подумать о будущем, папа.

Франк откладывает вилку.

– Что ты имеешь в виду?

– Что надо экономить. И держаться подальше от фрицев.

– Работая в «Ритце», это сложно, согласись.

Тяжелый вздох – как бы баранья нога не остыла. Франк понимает, что эти опасения стали крутиться в голове Жан-Жака задолго до сегодняшнего разговора. Догадка радует: значит, сын за него беспокоится.

– Будь осторожен, папа. Если все вдруг изменится, тебе придется туго.

– Я знаю, сынок. Я живу одним днем, стараюсь продержаться, как могу. Невозможно ради будущего жертвовать настоящим, и так продолжается уже три года. И всех нужно опасаться.

– Иногда – даже собственной жены, – встревает Полина.

Франк недоуменно поворачивается к ней.

– Сегодня я услышала у нас в Vuitton одну жуткую историю, – говорила племянница. – У секретарши одного начальника муж наконец-то должен был вернуться из немецкого плена, она с любовью собрала ему последнюю посылку с едой и отправила в Германию. Но парня отпустили чуть раньше. Он явился к себе домой, в Батиньоль, и застал жену в постели с фрицем! А продуктовая посылка тем временем дошла в Германию, и бывшие сокамерники мужа по-братски поделили ее между собой. Результат: четыре трупа… Секретарша подмешала в масло мышьяк…

Что за подлое время.

Франк на мгновение задумывается и поворачивается к сыну.

– Да, одно можно сказать точно: если немцев выметут из Парижа, тут начнется страшное сведение счетов.

– Поэтому тебе и нужно готовить отходные пути, папа.

Франк не понимает, что можно сделать в данный момент. Но обещает подумать. Да, как-нибудь непременно подумает.

Кто знает, что ждет впереди?

Как я могу уйти из «Ритца»? Бросить Бланш?

Франк почти не видел ее с той июльской ночи; они не общаются, только редкие вежливые кивки, которые надрывают ему сердце. Говорят, она пьет, скандалит или лежит в депрессии, и снова живет затворницей в своих апартаментах.

Морфий.

Озелло слеп или ловко притворяется?

Франк наблюдает, как его сын и племянница делят камамбер, и одно их присутствие греет сердце. Их общество стало для него спасением. Он теперь лучше спит. Для Бланш такая роскошь недоступна: единственное, что может ее успокоить, это алкоголь или морфий. Она нарушила девиз всех тех, кто идет из грязи в князи: самодисциплина – непременное правило социального восхождения.

4

13 апреля 1943 г.

– Слушай, малыш, дождь льет как из ведра, как ты домой доберешься?

– На велосипеде, месье.

– Ты уж осторожно, Лучано, асфальт скользкий.

– Ничего страшного! Спокойной ночи, месье Мейер.

Теперь велосипедов в городе столько же, сколько парижан. С наступлением весны на двух колесах все ездят. Велосипеды старые, скрипучие, побитые. Мужчины пригибаются к рулю, женщины крутят педали аккуратно, но из-под юбок видны икры с нарисованной черной полосой, которая имитирует шов несуществующих чулок.

А если английская бомба упадет в эту кучу велосипедистов? Это же будет кровавая бойня!

Вой, разорванные тела на асфальте, нарастающая паника… Такое уже было в минувшие выходные: на заводах Renault в Биянкуре, на Севрском мосту и на Лоншанском ипподроме. Три эскадрильи налетели средь бела дня, более трёхсот погибших. Юнгер случайно был в это время на ипподроме со своей любовницей. Он рассказывал, как у выходов из метро сталкивались два потока – тех, кто шел гулять в Булонский лес, и группы бегущих, раненых людей. А там… Кто-то бежит из последних сил, в изорванной одежде, несчастная мать прижимает к груди залитую кровью девочку…

– Добрый вечер, Франк…

– Месье Озелло! Какой сюрприз.

С начала войны он не пересекал порог бара.

А ведь было время, когда мы чуть ли не каждый вечер заканчивали вдвоем.

– Беда, Франк…

– Что случилось, месье Озелло?

– Бланш арестована гестапо.

– Опять?! За что? Опять что-то с Хармаевой?

– Ее обвиняют в том, что вчера она включила свет в подвале, чтобы дать сигнал британским самолетам навести бомбардировку по центру Парижа…

– Господи…

У Франка в голове грохот и сумятица.

– Как она? Куда ее увезли? Вы думаете, она правда…?

– Не знаю! Я перестал ее понимать, Франк. Бланш как будто бросает вызов жизни! И с таким презрением, какого я раньше за ней не знал. Но поверьте, я делаю все возможное, чтобы ей помочь. Когда эти ублюдки пришли за ней, они