Любовник Павлова - Ника Маслова

смотрел, чуть на части меня не порвал от избытка желания. Думаю, меня никто никогда так не хотел, как он на грязной кухне тёть-Машиной хаты. Кстати, хоть будет что вспомнить об этом месте приятного. А всё почему — последними в памяти останутся Павлов, офигительный секс и чувство полного и абсолютного освобождения.

Блин, да меня как из тюрьмы выпустили. Я спешно собирал последние вещи, а в голове крутилось на всем известный мотив пресловутое: «Я свободен!» Долго же меня это место за жабры держало, но сегодня Добби, то есть я, получил долгожданный носок! И забрал все носки и прочее барахло, и отчалил в далёкую даль, чуть не подпрыгивая от удовольствия.

Мы с Павловым пошли по лестнице вниз, к машине. Я — нагруженный вещами, он — руки в брюки, но именно так правильно, иначе, что подумают его люди? С чего бы их хозяину тащить моё барахло? Но даже если он просто поленился мне немного помочь, я не в претензии. Павлов уже мне помог в самом главном — наконец я смог съехать отсюда.

Сколько раз я порывался свалить из вонючей клоаки, но наталкивался на стену из отсутствующих у меня денег. А теперь, с сорока тысячами в твёрдой валюте и перспективой ещё заработать пару десятков кусков, я смело мог это сделать. Мог, наконец, отсюда свалить. И валил — так бежал вниз по ступенькам, что Павлов даже сказал мне чуть притормозить.

Тётя Маша на мой стук не открыла, и я бросил ключи в почтовый ящик. Будем надеяться, она их найдёт. Если что — позвонит, спросит. Мой номер у неё есть, так что вопрос как-нибудь, да решится. Расстались мы не в обиде... Кстати, надо будет у неё расспросить, что хотел отец, зачем ей платил, что означало его поручение присматривать за мной. Интересно же, что именно она отцу доносила.

Парней я в квартиру никогда не водил. Никого не водил, так что мне хоть в одном повезло: если тётя Маша от себя чего-нибудь не наплела, то папа всё это время мог поражаться только тому, как скучно я живу тут, на свободе.

Неприятные мысли в голове не задержались. Сейчас я о плохом думать вообще не хотел. Меня пёрло, распирало, надувало воздушным шаром. Будь я один — я бы громко запел, или во весь голос расхохотался, или сделал бы ещё что-то такое безумное.

Никифоровы на первом всё ещё ругались. Анька орала как резаная, Вадим — мой тёзка — ревел, словно бык, получивший репейник под хвост. Они вопили на две глотки почти каждый день и этим несменяемым репертуаром меня страшно бесили. А сегодня я широко улыбнулся, проходя мимо нехорошей квартиры — в последний ведь раз.

«В последний! Больше я сюда никогда не вернусь!» — я повторял это, и меня распирало от счастья.

Охрана Павлова встретила моё появление без интереса, но увидев хозяина — мгновенно зашевелилась. Водителя даже не пришлось звать. Сам вышел, открыл багажник для моего барахла. Усатый мэн что-то негромко спросил у Павлова, тот ответил, и я проследил за тем, как у усатого — при виде засоса на шее моего любовника — дёрнулась бровь.

Так, через Павлова, я дёрнул второго опасного тигра за ус. И от этого мне ещё сильней захотелось смеяться.

— Это все вещи? — спросил водитель, устроив мою сумку и костюмы в просторном багажнике.

— Да, можно закрывать, — скомандовал я. — Спасибо за вашу работу.

Водитель косо посмотрел на меня, и я ему широко улыбнулся. Не нравлюсь тебе — да плевать!

— Вадим, — окликнули меня, и я, всё ещё улыбаясь, повернулся к выглядывающему из машины Павлову.

Забрался в знакомый роскошный салон, отметил уже поднятую перегородку, уселся, вытянув ноги. Павлов с интересом смотрел на то, как я сам приглашаю себя расположиться с комфортом.

— Выпьем что-нибудь? — спросил я, указывая на бар, обнаруженный в прошлое посещение крутой тачки.

— А стоит ли? Ты выглядишь так, будто уже пьян.

Я встряхнул волосами, зачесал их назад левой рукой, взъерошил ещё мокрые пряди на затылке.

— Нет, я не пьян. Когда я по-настоящему много выпью, то, говорят, несу пургу и, вообще, очень любвеобильный. Сам-то я, что пьяным творю, обычно не помню. Потому и не пью, но сегодня — в честь переезда — грех не пропустить. Да и если я начну нести всякий бред и полезу к вам целоваться — вы ведь не оскорбитесь, не так ли?

Павлов усмехнулся, и я улыбнулся ему, подмигнул. Меня несло знакомым маршрутом, и останавливаться я не хотел. Случившегося на кухне, чтобы угомониться, мне не хватило. Я хотел больше, дольше, сильней. Может, не здесь и сейчас, но поскорей. Я хотел уложить Павлова на постель и от души попрыгать на его большом толстом члене. Хотел его — и показывал это всеми доступными способами.

А чего стесняться? Я ведь здесь для того, чтобы любить его, разводить на секс, всячески соблазнять. Не давать скучать, развлекать. И самому с этого иметь крутой профит.

Костя однажды сказал, что в сексе я ненасытен. Мы тогда с ним ездили заграницу. Лучшие дни, которые мы с ним разделили. Я хотел его утром, днём, вечером, ночью. Совсем заездил его. Он тогда и сказал: «Ты из тех людей, для которых секс и счастье неразделимы».

Не знаю, почему я вспомнил об этом сейчас. Может, потому что сидел тут, булькая радостью, смотрел на Павлова, и у меня слюнки текли расстегнуть ему ширинку и проверить, смогу ли я его вновь завести. И что-то мне подсказывало, что Павлов не прочь ещё разок до ужина завестись, а потом и после ужина, но уже всерьёз, чтобы уделить внимание моей так искренне любящей приключения заднице.

Но прежде чем лезть к нему в штаны, следовало спросить: господин Павлов, а вы как, не против незапланированного минета? Он не из любителей сюрпризов, так что с инициативой нужно быть осторожным.

Я открыл рот — и у него зазвонил телефон.

Павлов знал, кто нас прервал, даже не глядя на экран. Сказал мне:

— Помолчи пока немного. Если хочешь, выпей что-нибудь. Хорошо?

Я кивнул, и он принял звонок. Разумеется, это оказалась его драгоценная дочь. И вместо весёлого празднования моего освобождения из гнилой хрущёбы, мне пришлось слушать их разговор. Полчаса, а то и сорок минут она болтала с отцом, делясь с ним впечатлениями от поездки