Музей языков. Конрад Гесснер и книги-полиглоты XVI в. - Михаил Львович Сергеев

стали выполняться с натуры, по образцам, имевшимся в распоряжении натуралистов (выращенным, собранным лично или полученным от коллег); ботаники из разных городов и стран охотно обменивались иллюстрациями и подвергали критике их достоверность, основываясь на собственном опыте. Подписи к рисункам в ботанических рукописях Гесснера (с которыми я работал в библиотеке Тартуского университета) регулярно сообщают об источниках, дате и обстоятельствах получения самого образца или его изображения – в формулировках, подобных следующим: «получил в нарисованном виде от Ульриха Фуггера», «прислал в засушенном виде Альдрованди, но под другим именем», «я получил эту ветку в Цюрихе от Фабриция в июле 1560 г. и позаботился о том, чтобы ее аккуратно зарисовали» и т. д.[582] Как известно, «История растений» Гесснера так и не была завершена; кроме того, основная работа над ней велась уже после выхода «Митридата». Однако еще раньше Гесснер принимал активное участие в составлении и редактировании других ботанических трудов, а также начал собирать собственную естественно-научную коллекцию (Egmond 2013; Egmond, Kusukawa 2016; Leu 2023, 251–310).

Важнейшей ботанической публикацией начала 1550-х гг. стало латинское издание немецкого травника («Kreuterbuch») Иеронима Бока (Трага), подготовленное Гесснером совместно с Давидом Кибером и вышедшее под заглавием «De stirpium nomenclaturis, propriisque differentiis commentarii». Как показывает исключительно высокая оценка трудов Бока в библиографическом предисловии Гесснера (Tragus 1552, c5b-c6a), концепция этого сочинения и принципы описания и изображения растений должны были служить для Гесснера образцом и, вероятно, соответствовали его собственным представлениям о правильной структуре ботанического справочника. Каждая глава в книге Бока включала изображение, описание номенклатуры (на древних языках и немецком), характеристику медицинских свойств растения и перечисление возможных способов применения (внутренних и наружных). Из переписки Гесснера и рукописных материалов нам известно, что «История растений» также планировалась автором как относительно краткое и специальное сочинение, практически исключающее филологический материал, в отличие от «Истории животных», однако предполагающее огромное количество иллюстраций с натуры, часть из которых Гесснер выполнял сам (см. Kusukawa 2012, 138–161).

Поскольку для многих растений постулировалось существование нескольких разновидностей, в названиях которых использовалась одна и та же основная часть имени, статьи «Комментариев» могли включать две, три и более иллюстраций, которые помещались рядом, на одной странице или на соседних страницах разворота (ср. разновидности крапивы – Urtica vulgaris, urens; Urtica maior и Urtica Romana – на ил. 28), что позволяло читателю книги идентифицировать по изображениям имеющиеся под рукой образцы. Это имело огромное значение для врачебной практики, поскольку, как следует из текста статей, каждая разновидность могла обладать особенными медицинскими свойствами. Соположение иллюстраций способствовало выявлению «различий» между растениями: термин differentiae[583] упоминается в латинском заглавии; в предисловии Гесснера поиск «различий» связывается с задачами классификации – перечислением «родов и видов» (genera et species) растений (Tragus 1552, b1a).

Занятия ботаникой в 1540–1550-е гг., по всей вероятности, сформировали представления Гесснера о роли образцов и иллюстраций в изучении природного мира[584], а также о необходимости установления «различий» для представления той или иной области знания, имеющей дело с частными явлениями. Эти принципы были перенесены им в лингвистические штудии: отсюда внимание к differentiae linguarum и классификации, проявившееся как в пристальном изучении номенклатуры, так и в представлении specimina. Заимствовав из более ранних книг-полиглотов саму идею использования образцов, Гесснер придал им новое значение – достоверного и наглядного материала, дающего возможность классифицировать и идентифицировать языки по их экспонатам, эмпирическим путем.

Другие specimina linguarum

В издании «Митридата» (2009) под редакцией Б. Коломба и М. Петерса переводы молитв, а также списки названий месяцев и некоторые другие образцы языков перечислены в отдельном «указателе» («Index VI: Textes et principales listes de termes donnés en échantillon») (Mithridates 2009, 359–372). Таким образом было справедливо подчеркнуто значение этого компонента справочника. Однако мне кажется ошибочным, что крупные языковые образцы были отделены от глосс, имеющихся в «Митридате» в еще большем количестве, но не вошедших в указатель. И те и другие в равной мере являлись экспонатами музея языков: для тех языков, сведения о которых были слишком скудными, приходилось ограничиваться выставлением в качестве образца отдельных слов, известных, например, из книг путешественников.

Некоторые главы «Митридата» большей частью состоят из specimina linguarum, следующих друг за другом. Как правило, к этим примерам не дается лингвистического комментария (грамматического, этимологического и т. п.): их включение в главу подчинено, с одной стороны, компилятивной логике «нанизывания» цитат, содержащих те или иные ключевые слова (в цитатах фигурирует определенный глоттоним или этноним), а с другой стороны, логике музея – наглядного представления незримого (ср. Помян 2022, 25–67). Например, статья «De Persica lingua sive Turcica» («О персидском, или О турецком языке») начинается с короткого утверждения о том, что рассматриваемый язык отличается от египетского и еврейского и не имеет ничего общего ни с иллирийским, ни с армянским. Затем Гесснер сообщает о недавно вышедшей книге хорватского автора Бартола Джурджевича (1506–1566) «De afflictione Christianorum sub Turcis», содержащей множество «слов и выражений на этом языке» («multa huius linguae vocabula & locutiones») (Mithridates 1555, 63a). Имеется в виду издание, напечатанное в Вормсе в 1545 г. и включавшее, кроме названного, трактат «De Turcarum ritu»: в нем дан образец турецких стихов и содержится краткий турецкий номенклатор с разговорником (Ðurđević 1545, C3b-C4a, D5b-E2b). Из другой книги того же автора («Prognoma, sive Praesagium Mehemetanorum». Antverpiae, 1545)[585] приведен образец «персидского» текста («Vaticinium in Persica lingua») – на самом деле турецкого, – занимающий около половины страницы. В отождествлении персидского и турецкого Гесснер также следует за Джурджевичем[586] (в главе о турецком упоминаются и другие версии: Mithridates 1555, 69a/b). Далее дана подборка персидских глосс из античных источников – книг Афинея, Порфирия, Плиния[587]; за другими персидскими словами Гесснер отсылает к указателю названий животных в «Historia animalium» (Gessner 1551, γ7a)[588]. Таким образом, образцы слов и текста занимают более трех четвертей от общего объема статьи.

В других случаях языковые образцы не образуют единый блок, но разнесены по разным частям статьи. Тем не менее их достаточно легко идентифицировать в тексте: синтаксически и визуально они выделены в самостоятельные разделы. Так, глава о халдейском языке (Mithridates 1555, 15a/b) открывается сообщением о его использовании в современных Гесснеру Египте и Эфиопии и о его близости древнееврейскому. Затем, с отдельным подзаголовком, приведен образец халдейского текста – перевод «Отче наш» («Oratio Dominica in lingua Syriaca vel Chaldaea ex Evangelio Matthaei, Viennae impresso»). Далее сообщается об использовании этого языка сирийскими христианами, наряду с разговорным арабским: это объясняет бытование приведенного только что текста молитвы. Затем Гесснер сообщает,