Писательская рота - Сергей Егорович Михеенков

задержке» или «в зятьях». Вскоре лейтенант Воробьёв создал партизанский отряд. Отряд действовал как часть партизанского соединения «Кяститус» — «Терпеливый». В отряд лейтенанта Воробьёва кроме «зятьков» вошли другие бойцы и офицеры Красной армии, бежавшие из концлагерей. Вера, ставшая женой Константина, исполняла обязанности санинструктора. Отряд действовал до полного освобождения Литвы от немецкой оккупации. Партизаны «Кяституса» нападали на немецкие колонны, громили небольшие гарнизоны, взрывали военные объекты, выводили из строя коммуникации. «За отвагу, геройство и выдающиеся успехи в партизанской борьбе» лейтенант Воробьёв был награждён медалью «Партизану Отечественной войны» 1-й степени.

После того как Шяуляй и его окрестности были очищены от немцев и полицаев, Воробьёва назначили начальником штаба местной ПВО. Своё подразделение он сформировал из самых надёжных и проверенных в бою — бывших бойцов «Кяституса». Когда из Смерша затребовали документы на его подчинённых, Воробьёв на каждого написал положительную характеристику. Сотрудники госбезопасности тщательно изучили поручительства лейтенанта Воробьёва и неожиданно сделали следующий шаг: попросили некоторых бывших партизан охарактеризовать своего командира. Особенно особистов интересовал период создания и боевых действий отряда — как себя вёл лейтенант, что говорил и прочее. Одним словом: нет ли вошки, нет ли блошки… Опрошенные все как один поручились за своего командира. Однако проверка шла долго. Изучались архивы концлагерей, которые, хоть и частично, удалось захватить при освобождении Подмосковья, Смоленщины, Белоруссии и Литвы. Уходили запросы в Клин, Вязьму, Смоленск, Минск и в Каунас. Фактов, порочащих К. Д. Воробьёва как офицера и гражданина Советского Союза, выявлено не было. Зато подтвердились все три побега. Пунктуальные немцы зафиксировали всё. Помогла и полученная им медаль.

Вот такой была война лейтенанта Воробьёва. У каждого, кто потом будет писать романы, повести и рассказы, пополняя библиотеку «лейтенантской прозы», война была своей. У лейтенанта Воробьёва — такой. И если уж зашла речь об этом, правды ради надо признать вот что. «Лейтенантская проза», а во многом и вообще военная проза, вышла из повести «Это мы, Господи», написанной в 1943 году, то есть из курсантской, с лейтенантскими кубарями, шинели Константина Воробьёва.

Военные повести Константина Воробьёва кроме значения литературного имели ещё огромное социальное значение. Долго у нас в стране к солдатам, побывавшим в плену, относились, мягко говоря, с предубеждением. За многими из них закрепилось обидное прозвище — «пленный». Вместо имени: «Эй, пленный!..» Судьба уже протащила их через унижения немецких, румынских, венгерских концлагерей, многие прошли и советские фильтрационные… Повезло тому, кого освободили с боем, кого по приказу командиров дивизий, полков и батальонов тут же переодевали, выдавали винтовки и автоматы и ставили в строй. Хлебнувшие немецкого плена, они воевали хорошо, яростно, мстили и за свои обиды, и за гибель товарищей. Мотивация, как сейчас говорят, у них была огромная. Так вот военные повести Константина Воробьёва способствовали тому, что в обществе, как у тех фронтовых комбатов и командиров полков, исчезло недоверие к пленным. Они по праву, уже без внутренней опаски, встали в ряд ветеранов Великой Отечественной войны, стали пользоваться теми же государственными льготами, социальными пособиями. Их награждали к очередной дате юбилейными медалями. Чиновники уже не кривились, не превращались в камень, когда к ним приходил ветеран, мучившийся в вяземском ДУЛАГе-184 или в рославльском концлагере, в минских Пушкинских казармах или в Саласпилсе: он был таким же, как и все воевавшие, он тоже приближал Победу.

В 1947 году Константин Воробьёв демобилизовался из армии. Поселился с женой Верой Яновной в Вильнюсе. Спустя какое-то время снова взялся за перо. Хотя заключение, пришедшее из «Нового мира» на повесть «Дорога в отчий дом», оптимизма не прибавило. Ему, конечно, тогда казалось, что сам Константин Симонов вынес тот приговор: писать, мол, о войне вы не умеете…

Константин Воробьёв начал писать о деревне 1920-х и 1930-х годов. Коллективизация. Голод. Так появились повесть «Друг мой Момич» и рассказы.

Первая книга «Подснежник» вышла только в 1956 году в Вильнюсе. Книга впечатления ни на издателя, ни на читателя не произвела. И тогда Константин Воробьёв снова возвращается в войну. В 1962 году заканчивает и публикует повесть «Крик», а в 1963-м — «Убиты под Москвой». И в одну, и в другую повести положен личный опыт и пережитые страдания. Писателя замечают. Но одновременно его начинает со всех сторон рвать официозная критика: «искажение правды о войне», «настроение безысходности, бессмысленности жертв…» и прочее в том же духе.

В 1958 году в журнале «Нева» были напечатаны повесть «Последние хутора» и рассказ «Ермак». Константин Воробьёв наконец вернулся в Россию — своей прозой, творчеством.

Первые книги и публикации в журналах дали возможность оставить работу заведующего промтоварным магазином. Его тут же пригласили в редакцию республиканской газеты «Советская Литва» на должность заведующего отделом литературы и искусства. Спустя два года он всё же окончательно оставил службу и целиком занялся литературной работой.

В 1963 году Александр Твардовский публикует в «Новом мире» повесть «Убиты под Москвой». Автор считал эту повесть лучшим своим творением и хотел опубликовать именно в журнале Твардовского, который был в те годы флагманом литературной жизни Советского Союза. К тому же хотелось проломить ту стену неприятия, которая появилась пятнадцать лет назад, когда была отвергнута повесть «Дорога в отчий дом». Стену проломил, и, надо сказать, с грохотом. Повесть сразу заметили. О Воробьёве заговорили.

Виктор Астафьев: «Константин Воробьёв силён там, где он пишет, давая себе и своему воображению полный простор, а языку — полное дыхание, как на ветру, напоённому запахами родной ему курской земли, русских полей и садов.

Он долго и трудно шёл в литературу, его рукописи громили московские рецензенты… громили беспощадно, изничтожающе… за “искажение положительного образа”, за “пацифизм”, за “дегероизацию”… В особенности досталось за “окопную правду”», за “натуралистическое” изображение войны и за искажение “образа советского воина”…»

Евгений Носов: «Впервые я прочитал его более десяти лет назад, когда он был уже зрелым мастером. Это была повесть “Убиты под Москвой”. В общем потоке тогдашней литературы о войне она остановила меня, как останавливает в картинной галерее, повергает в волнующее смятение, скажем, суриковское полотно “Утро стрелецкой казни”. Повесть эта, будучи воистину оптимистической трагедией, поразила меня, как и все его последующие произведения, остротой и дерзкой смелостью письма, предельно обнажённым драматизмом, от которого буквально холодело сердце, каким-то особенным, крутым замесом сюжета, человеческих судеб и характеров, своеобразием самой техники раскованного энергичного мазка. Уже тогда я понял, что имею дело с писателем, обладающим недюжинной натурой и непростой личной судьбой.

<…>

Константин Воробьёв принадлежит к тем не частым писателям, которых потом многократно перечитывают. Уже известно, чем начинается и чем заканчивается то или иное произведение, а вот почему-то опять тянет к книге, хочется перелистать ещё и ещё… И это повторное,