О милосердии - Луций Анней Сенека

домах засвидетельствуют свое далеко не бескорыстное почтение — они мало что найдут для себя в этом огромном и к тому же раздираемом разными страстями городе. Как много людей, на чей порог их не пустят, потому что хозяева еще спят, или нежатся в постели, или просто нелюбезны! Как много таких, которые, долго помучав посетителей, с притворной поспешностью пробегают мимо! Многие вообще остерегутся идти через атрий, заполненный клиентами, и спасутся бегством через потайные выходы, как будто обмануть менее неучтиво, чем выставить за дверь. А многие, сонные и слабые из-за затянувшейся накануне попойки, демонстративно зевая, будут слушать, как эти бедняги, в надежде на чужое добро прервавшие свой сон, едва шевеля губами, лепечут тысячу раз произносимое имя.

Мы полагаем, что без спешки истинный долг исполняют те люди, для которых изо дня в день самыми близкими друзьями остаются Зенон, Пифагор, Демокрит и другие прославленные философы, как Аристотель и Теофраст. У каждого из них всегда найдется свободное время для других, и кто бы к ним ни пришел, уйдет от них более счастливым и дружески настроенным; они никого не отпустят с пустыми руками; ночью и днем к ним может обратиться любой смертный.

15

Никто из них не будет принуждать тебя к смерти, а только учить ей; они не расточают твое время, а, наоборот, к твоим годам добавляют свои; беседа с ними не будет для тебя опасна, дружба — угрожать твоей жизни; чтить этих людей не разорительно. Ты получишь у них все, что пожелаешь, и, если ты возьмешь меньше, чем можешь, это не их вина. Какое счастье, какая прекрасная старость ожидают того, кто станет под их защиту! Он приобретет друзей, вместе с которыми можно обсуждать и самые незначительные, и самые важные вопросы, ежедневно советоваться относительно самого себя, от кого можно услышать правду без оскорблений, похвалу без лести, кого, наконец, можно взять себе за образец.

Мы часто говорим, что не в нашей власти выбирать родителей, что это дело случая: и все же мы можем делать такой выбор по своему усмотрению. Есть семьи выдающихся мыслителей; выбирай, в какую из них ты хочешь быть принятым; ты получишь не только их имя, но и богатство, причем такое, которое тебе не нужно охранять с убогой скаредностью; чем большему числу людей ты будешь его раздавать, тем больше оно будет возрастать. Философы укажут тебе путь к вечности и вознесут тебя туда, откуда никто не изгоняется. Это единственный способ продлить нашу смертную жизнь и даже сделать ее бессмертной. Почести, памятники — в общем, все, что одержимый честолюбием властелин или предписывает указом, или создает руками людей, быстро разрушается; время все сокрушает и расшатывает; но то, что освящено мудростью, повредить невозможно; время его не уничтожит и не умалит, наоборот, будет постоянно что-то добавлять к его почитанию; так как зависть обращена на ближайшее, мы гораздо искреннее восхищаемся тем, что находится от нас далеко.

Итак, далеко простирается жизнь мудреца; она не заключена в те же пределы, что и жизнь остальных людей; один лишь он не подчиняется законам рода человеческого; ему, как богу, подвластны все века. Время проходит — он держит его в памяти; наступает — пользуется им; еще только наступит  — уже планирует его. Благодаря соединению всех времен в одно жизнь его — продолжительна.

16

Очень краток и беспокоен век тех, кто забывает о минувшем, пренебрегает настоящим, страшится будущего: лишь к концу жизни эти несчастные с опозданием замечают, как долго они были заняты делами, ничего при этом в действительности не делая. Не следует считать доказательством их долгой жизни то, что они иногда призывают смерть: их терзает собственное неблагоразумие и устрашают постоянно возникающие сомнения; они часто желают смерти потому, что боятся ее. Не следует считать доказательством долгой жизни и то, что часто им кажется длинным день: пока не настанет установленное время обеда, они жалуются, что часы тянутся медленно; ведь если их вдруг оставили дела, они, обреченные на досуг, изнывают, не зная, как распорядиться свободным временем. Поэтому они ищут какое-нибудь занятие и любое промедление для них невыносимо; клянусь Геркулесом, так же с нетерпением они жаждут перескочить через дни, отделяющие их от дня, назначенного для гладиаторских игр или да каких-нибудь других зрелищ или развлечении.

Любая отсрочка ожидаемого события длительна для них: зато время, от которого они получают удовольствие, коротко и быстротечно и намного короче по их собственной вине; потому что они мечутся из одного места в другое и в своей одержимости нигде не могут остановиться. Не до́лги им дни, а ненавистны, зато какими короткими кажутся ночи, которые они проводят в объятьях распутниц или попойках! Вот откуда и безрассудство поэтов, своими россказнями дающих пищу человеческим заблуждениям: у них Юпитер, увлеченный любовными играми, растягивает ночь на две. Разве не ведет к усугублению наших пороков то, что они приписываются богам как зачинателям и — на основании божественного примера — болезненному сластолюбию дается оправдание и позволение? Могут ли не казаться этим людям очень короткими ночи, за которые они заплатили так дорого? День они теряют из-за ожидания ночи, ночь — из-за боязни скорого рассвета.

17

Сами их наслаждения причиняют им беспокойство и изводят всевозможными страхами, и всякий раз, когда они особенно необузданны, подкрадывается тревожная мысль: «Вдруг это скоро кончится?» Из-за такого переживания оплакивали свое могущество цари, и их не радовало их огромное счастье, но ужасал неотвратимо приближающийся конец. Когда до крайности высокомерный царь персов на гигантской равнине выстроил свое войско и, не в силах определить его численность, лишь охватил взором занимаемое им пространство, то он со слезами сокрушался, что уже через сто лет из такого множества молодых людей никого не будет в живых; однако именно ему, проливавшему слезы, предстояло ускорить их конец и погубить одних на море, других на суше, кого в сражении, кого в бегстве и за короткое время привести к гибели тех, о чьем столетии он беспокоился. Ну а как насчет того, что их радости сопряжены с беспокойством? Ведь они не имеют под собой прочной основы, но та же самая ничтожность, из которой они проистекают, делает их ненадежными. Но каким, ты полагаешь, должно быть время, которое, и по их собственному признанию, злосчастно, если даже то, в которое они поднимаются и в котором достигают сверхчеловеческой высоты, далеко не безоблачно? Слишком большие блага внушают