О милосердии - Луций Анней Сенека

6

Представь, какая в нашем Городе, где течет беспрерывно по широким проездам толпа, разбиваясь о преграды быстрыми водоворотами, где в трех театрах не хватает мест, где проедают урожаи всей земли, какая тут будет глушь и пустыня, если оставим лишь тех, кого отпустит суровый судья. Многих ли следователей не заподозрят в расследуемых ими преступлениях? Многие ли обвинители свободны от вины? Также не могу отделаться от мысли, что неохотнее прощают те, кому чаще стоило бы просить о прощении. Никто из нас не чист: один грешил тяжко, многие легко, те намеренно, других подтолкнул случай или сбила с пути чужая безнравственность. Порой мы не в силах твердо держаться блага и пятнаем себя против воли, стараясь противостоять. Причем мы не просто когда-то оступились, но будем оступаться до конца своих дней. И пусть даже кто-то так прекрасно очистил свою душу, что ее уже ничем не совратить, к целомудрию он пришел через грех.

7

Заговорив о богах, уместно дать государю правило самовоспитания: пусть будет для граждан таким, каким хочет видеть богов для себя. Хорошо ли, когда божества неумолимо строги к проступкам? Полезно ли, когда в своей враждебности доводят до погибели? Да и какой царь уцелеет? Чьих конечностей гадателям не придется собирать? Поскольку, однако, благосклонные боги не спешат жечь властителей молниями за их ошибки, поставленному над людьми надо властвовать мягко, представляя, каким ему больше нравится этот мир: светлое, чистое небо или гром, и сотрясение земли, и отовсюду блеск грозовых молний? А ведь усвоенное властью тихое благозаконие радует, как прозрачный день. Грозное царствие смутно, скрыто тьмой; среда бросающихся в слепом ужасе прочь от каждого шороха сам виновник этого смятения не безопасен от удара. Частным лицам простительно упорствовать, отплачивая за свои обиды: они доступны ущербу, причиной их досады может стать несправедливость; вдобавок они боятся презрения, им кажется слабостью не поквитаться с обидчиком. Царь же, свободный в своем воздаянии, воздержавшись от мести, имеет наградой долгую славу тишайшего. Низкому сословию позволительнее махать кулаками, кричать в судах, вступать в ссоры и попускать гневу. Удар равного выдержать нетрудно. Но монаршему величию возбраняются даже сердитый тон и несдержанность в словах.

8

Слишком строго, ты полагаешь, лишать принцев вольности в речах, которой не лишены и нищие? Ты скажешь: это не власть, а рабство? Как? Разве не сознаешь, что в доступных нам вещах ты не свободен? Вольно тем, кто тихо существует в толпе, чьим талантам трудно прорваться наверх, чьи пороки в тени. Но вы — другое. Ваши дела и речи подхватывает молва, и никто не обязан радеть о славе более вас: дурная или добрая, ваша слава достигнет всех. Для тебя невыполнимо многое, что твоей милостью легко для нас. Я не боюсь ходить один в любой части Города, нет охранников, нет меча ни у бедра, ни дома. Тогда как ты во времена мира, тобой же дарованного, вынужден жить среди оружия. Тебе не скрыться от своего счастья: куда бы не отправился, оно обступает тебя, провожает огромным шествием. Таково рабство великого — невозможность стать малым. Однако эту неволю ты разделяешь с богами. Такими же крепкими узами их держит небо: спуститься вниз для них так же невозможно, как для тебя — небезопасно. Ты прикован к своей вершине. Наши передвижения заметны немногим; мы свободны выходить, возвращаться, переезжать, не привлекая всеобщего внимания. Тебе скрыться не проще, чем солнцу. Вокруг тебя сияние, на которое обращены все взоры. Думаешь, ты выходишь? Нет — восходишь! Нельзя сказать слово, чтобы его не услышали народы земли. Нельзя разгневаться, чтобы все не затрепетало. Ведь когда поражаешь кого-то, вокруг него сотрясается мир. Падение к молнии, опасное для немногих, вызывает страх у всех. Так и взыскания высших более устрашают, чем вредят. И ясно почему: люди помышляют не о сделанном, но о том, что́ способен сделать всемогущий. К тому же если частных лиц устойчивее делает терпение, итог прожитых обид, то царям лучше поддерживать свою устойчивость кротостью. Поскольку частым мщением он подавит вражду немногих, а возбудит всеобщую. Нужно, чтобы желание карать прошло раньше, чем исчезнет причина. Иначе царская жестокость, уничтожая, умножит число врагов. Срубленное дерево прорастает многими побегами, и подрезанный куст поднимается густой порослью. Так и на место отдельного казненного станут его родители и дети, родные и друзья.

9

В подтверждение приведу пример из истории твоей семьи. Божественный Август властвовал мягко — если оценивать его принципат, потому что, разделяя власть над республикой, носил меч непраздным. По исполнении восемнадцати лет, как раз твоим ровесником, он прятал кинжалы под плащами друзей, планировал убийство Марка Антония, консула того года, участвовал затем в проскрипциях. Но когда перешел уже рубеж сорокалетия и находился однажды в Галлии, ему донесли, что Луций Цинна, муж негибкого ума, злоумышляет против него. Сообщили о месте, времени и способе задуманного покушения: доносчиком был один из соучастников. Решив оградить себя жесткими мерами, Август повелел собрать приближенных на совещание. Он провел бессонную ночь: представлял, как приговорят молодого человека, ни в чем другом не провинившегося, высокородного внука Гнея Помпея. Тот, кому Марк Антоний зачитывал во время пира свой указ о проскрипциях, теперь был не в состоянии убить даже одного. Громкие вздохи чередовались с противоречивыми восклицаниями: «Как же так? Сам не свой от страха, позволю убийце спокойно гулять? Не понесет наказания тот, кто хочет мою уцелевшую в стольких междоусобных войнах, морских и сухопутных сражениях жизнь отнять сейчас, когда в землях и морях царит к мир, да еще принести ее в жертву богам?» (Так как он собирался напасть во время жертвоприношения.) Помолчит немного — и снова, еще громче, гневаясь уже не на Цинну, но на себя: «Зачем жить, если столь многие хотят твоей гибели? Где конец казням, предел кровопролитию? На меня благородная молодежь точит ножи. Подставлю горло: не стоит сохранять жизнь ценой таких потерь». Наконец жена — Ливия — прервала ото; «Позволишь женщине дать тебе совет? Сделай, как врачи: когда какое-то средство не помогает, они применяют противоположное. Суровостью ты пока ничего не добился: Сальвидиена сменил Лепид, Лепида — Мурена, Мурену — Цепион, Цепиона — Эгнаций; о других, помельче, и говорить неловко. Нынче подействуй милосердием. Прости Луция Цинну. Он