О милосердии - Луций Анней Сенека

или камеры смертников, ибо думал не о том — над кем, но — с кем вершит суд. Отец, по его определению, должен выбрать наиболее мягкое наказание для юного сына, склоненного к злодеянию, причем действовавшего робко — что на грани невиновности: надо услать его из Рима подальше от отцовских глаз.

16

Вот полнота достоинства: отцы приглашают тебя на совет! Полнота доверия: назначают сонаследником непровинившимся детям! Такое милосердие подобает правителю: куда бы ни пришел, все вокруг наполняет кротостью. Никого монарх не ценит столь низко, чтобы не заметить его гибели, пусть был бы даже ничтожной частицей подвластного ему мира. Если подвластное необозримо, удобно взять пример меньшего. Принцепс повелевает своими гражданами, отец же управляет детьми, наставник — учениками, трибун или центурион — воинами. Худшим из отцов покажется тот, кто унижает детей постоянными избиениями из-за ничтожных проступков. Какого учителя сочтут достойным свободных наук — порющего до полусмерти учеников, чья память оказалась недостаточно тверда, чьи непроворные глаза задержались при чтении, или же того, кто предпочитает исправлять и учить их внушением, нравственным примером? Возьми свирепого трибуна, центуриона — получишь вполне простительное дезертирство. Разве справедливо принуждать человека к повиновению грубее и жестче, чем понуждают бессловесных тварей? Опытный объездчик не устрашает лошадь частыми ударами плети: станет пугливой и упрямой, если не поглаживать ее, подходя с лаской. Равно и охотник, приучая щенков бежать по следу или используя уже натасканных для вспугивания и преследования зверя, не угрожает им все время побоями: иначе умалит в них бойкость и подавит способности низкой боязнью. Впрочем, свободы гулять, где хотят, он им тоже не дает. Добавь тягловую скотину: эти рождены для побоев и униженного существования, но все-таки зверское обращение даже их заставит сбросить ярмо.

17

Нет животного, своенравнее человека, нет прихотливее в обращении, и ни одно не требует большей снисходительности. Нелепо краснеть от стыда, обидев в раздражении собаку или подъяремное животное, если при этом хуже всего приходится человеку под властью <человека>. Мы ведь не сердимся на болезни, но лечим их. А здесь — нездоровье души, которому требуется лечение щадящее и особенная чуткость лекаря к пациенту. Плохой врач отчаивается в исцелении. Чьему по-печению вверено здоровье всех и каждого, тот особенно обязан надеяться и не торопиться объявлять о смертельных симптомах. Не нужно ссылаться на безнадежность больного. Нужно бороться с пороками, противиться ухудшению, кому-то высказать упрек открыто, другого обмануть мягким обращением, надеясь на эффективность принятого незаметно снадобья. Постараться не только заживить рану подданного, но и шрам оставить почетный. Суровость взысканий не прославит царя: никто не сомневается, что это ему доступно. Напротив, великая слава — если удержит свою мощь, избавляя многих от гнева других и никого не жертвуя своему.

18

Мягкое управление рабами заслуживает похвалы. Даже собственность не нужно испытывать на предел ее прочности; думай лучше о том, какой предел твоей воле положен природой справедливости и добра, требующей жалеть и пленных, и купленных за деньги (а насколько законнее она требует тога же по отношению к людям свободным, благородным, уважаемым!) и обращаться с ними не как с имуществом, но как с теми, кого превосходишь только положением и над кем тебе дана власть не собственника, но опекуна. Рабам позволено искать защиты, касаясь статуи. Пусть по отношению к рабу разрешается все — есть то, что запрещено общим правом живущих по отношению к человеку.

Кто ненавидел Ведия Поллиона сильнее, чем его собственные рабы? Он откармливал мурен человеческой плотью и кровью, веля за любую обиду бросать людей в садок со страшными, как змеи, рыбами. О, достойный тысячи смертей человек, ввергавший рабов в пасть муренам, которыми собирался лакомиться, или кормивший их в своем садке именно для того, чтобы давать такой корм! Злые к слугам господа ославлены народом, ненавистны и презираемы всеми. Не иначе и неправедность царей становится известна миру, их позор, ненависть к ним остаются в веках. Но сколь предпочтительнее не родиться вовсе, нежели числиться среди рожденных всем на беду!

19

Для правящего, где бы и на каких основаниях он ни правил, нельзя представить себе украшения благовиднее милосердия. Оно тем более восхитительно и великолепно, чем выше власть, которая — согласимся — не имеет нужды вредить, если устроена по природному закону. Поскольку царское достоинство изобретено природой. Это доказывает пример многих животных, но особенно пчел: их царю отведена самая просторная комната в центральном и наиболее безопасном месте; он свободен от работы, за него работают другие; потеряв царя, все рассыпается, и они больше не слушаются одного, но заняты дракой, выясняя, кто лучший. Вдобавок и видом царь приметен, превосходит других величиной и блеском. Однако главное его отличие в другом, Пчелы очень злы и, учитывая размер их тела, невероятно задиристы. При этом они оставляют жало в ране. Царь же лишен жала. Природа решила не делать его яростным и, заботясь о нем, отняла средство мести, грозящей обойтись ему слишком дорого. Поэтому оставила царя пчел безоружным. Великий урок царствующим над людьми. Ведь природа, в привычках которой упражнять свои силы на малом, в мельчайшем создает образец великого. Стыдно будет не последовать примеру маленьких существ. Наоборот, мы должны быть характером настолько же сдержаннее их, насколько сильнее способны навредить. О, пусть бы и человек стал таким, пусть вместе с пущенной стрелой пресекался бы его гнев, пусть не мог бы причинять ало чаще, чем единожды, или заставлять силы других служить своей ненависти! Ибо ярость быстро утомится, заставь ее жечь в ущерб себе, и изливаться, рискуя гибелью. Впрочем, дающий гневу свободу в любом случае подвергает себя риску: вынужден бояться того же, чем пугает, наблюдать за каждой рукой и, даже когда никем не угрожаем, думать, что покушение готовится. Ни мгновения он не живет свободным от страха. Кому понравится выносить такую жизнь, если может безвредно и потому безопасно осуществлять права своей власти во спасение другим и ко всеобщей радости? Ошибка — думать, что царь защищен, если ничто не защищено от него. Он может купить себе безопасность лишь ценой безопасности для своих подданных. Ни к чему громоздить цитадели, укреплять обрывы неприступных скал и срезать склоны гор, огораживая себя стенами и башнями. Милосердие защищает царя в открытом поле, и его единственная неприступная крепость — это любовь граждан. Прекрасно, когда твоя жизнь угодна всем и за тебя молятся не под присмотром стражи. Когда легкое нездоровье вызывает не надежду,