О милосердии - Луций Анней Сенека

тревоги видеть меч даже в тех руках, которым себя вверяет. Думая противодействовать, способствует: его ненавидят, поскольку боятся, а он, поскольку ненавидят, хочет, чтобы боялись, и думает об этой треклятой, многих низвергшей строчке: «Пускай ненавидят, лишь бы боялись», не подозревая, каким исступлением может пролиться ненависть. В самом деле, страх соразмерный сдерживает человека, но неизбывный, острый, представляющий себе запредельные вещи страх только подстегивает дерзкое безрассудство, толкает на любые поступки. Так диких зверей останавливает натянутая веревка с перьями, но если всадник начнет поражать их стрелами сзади, то рискнут повернуться и понестись на того, от кого убегали, и затопчут загонщика. Готовая на все отвага вызывается крайней нуждой. Страх должен оставлять место безопасности, обещая больше надежды и гораздо меньше бед. Если же человек никак себя не проявляет, а ему все равно угрожают, он будет готов подвергнуться опасностям, мало дорожа своей жизнью.

13

У царствующего мирно и спокойно помощники преданные, поскольку помощь их нужна для общего благополучия; воин гордится собой, видя что служит безопасности народа, и легко терпит любой труд, как если бы охранял собственного отца. А тому другому, жуткому и кровавому, даже собственная охрана служит неохотно. Никто не может располагать проворными, верными прислужниками, если использует их как машину для пыток и умерщвлений, бросает им, как зверям, людей на съедение. Положение его более бедственно и беспокойно, чем у всех им приговоренных. Ибо он боится мести людей и богов, свидетелей его злодейств, причем зашел так далеко, что стать другим уже не дано. Тем-то, помимо прочего, и плоха свирепость: она требует постоянства. Надзор над преступностью поручен преступлению; и пути назад нет. Что может быть злополучнее человека, которому неизбежно приходится быть дурным? Несчастный поистине достоин жалости. Правда, кроме него самого, жалеть его некому. Ведь грешно сострадать тому, кто употребил власть для убийств и грабежа, кому все везде подозрительно, кто даже в своем доме, прибегая к защите оружия, оружия боится и не верит ни дружеской преданности, ни почтительности детей. Когда он видит, что́ успел содеять и что́ еще предстоит, когда заглядывает в свою переполненную зверствами совесть, то часто боится смерти, но еще чаще хочет умереть, ибо самому себе ненавистен больше, чем своим рабам. Наоборот, пекущийся обо всем по мере сил и необходимости питает своей заботой даже самую малую часть государства, как часть своего тела. Он склонен к мягким мерам, выказывает крайнее нежелание прибегать к болезненным средствам, пусть даже без них нельзя обойтись. В его душе нет враждебности, ничего дикого. Его власть употреблена на благотворные, спасительные меры. Он стремится сделать ее угодной гражданам и вполне доволен собой, если сможет приобщить народ своему положению. Он говорит без высокомерия, доступен для бесед и просьб, на его лице — чем особенно располагает к себе массы народа — всегда любезность. Справедливым стремлениям потворствует, несправедливые останавливает без суровости. Такого вся страна любит, оберегает, чтит. О нем говорят между собой то же, что и при всех; при нем хотят растить сыновей, и наложенная печальным состоянием общества печать бесплодия снимается: все вправе надеяться на благодарность детей, увидевших счастливый век. Подобного правителя охраняют его благодеяния; оружие нужно ему разве что для украшения.

14

В чем, следовательно, состоят его обязанности? В том же, что и доброго отца: иногда выговаривать детям мягко, иногда угрожать, а бывает, прибегнуть и к розгам. Какой здоровый человек лишает сына наследства из-за детского непослушания? Пока терпению не положат конец повторные глубокие оскорбления, пока не будет, побоявшись наказать, бояться еще горших обид, не возьмет в руку необратимое стило. Сперва испытает множество средств, стараясь вернуть на путь добра соскользнувший, но еще колеблющийся ум. На крайнее наказание решится, лишь когда поймет, что дело безнадежно. Ни один отец не станет рубить, пока не исчерпаны лекарства. С тем же родительским терпением следует действовать императору, которого мы не из пустой лести нарекли Отцом Отечества. Остальные прозвания даем ради почета: именовали одного Великим, другого Счастливым, третьего Светлейшим, и еще сколько угодно званий уступим честолюбивому величию. Но титул Отца Отечества мы предложили, чтобы он понимал, какое приобретает право — право отца над детьми, самое щадящее и ставящее пользу детей выше своей собственной. Нескоро отец отсечет часть своего же тела и, отсекая, хочет вернуть, стонет и медлит в долгих сомнениях. Ибо злой судья подозрительно поспешен, и кара неправедная — чрезмерна.

15

На нашей памяти некто Трихон, римский всадник, засекший сына насмерть, едва не был казнен толпой: его на форуме стали колоть стержнями для письма, и закололи бы до смерти, если бы вмешательство самого Августа не остановило страшных рук отцов и сыновей. Напротив, Тарий, который своего — взятого с поличным — сына, расследовав дело, признал виновным в покушении на отцеубийство, был поддержан всеми, потому что в качестве штрафа ограничился изгнанием, причем весьма вольготным: поселил отцеубийцу в Массилии, сохранив содержание, какое тот имел до приговора. Великодушием достиг общего сочувствия: в Городе, где у любого негодяя найдется адвокат, никто не заподозрил в предвзятости суд отца, властного осудить, но неспособного ненавидеть. Данный случай дает мне возможность показать и того, кого сможешь сравнить с добрым отцом, — доброго властителя. Собираясь произвести суд над сыном, Тарий призвал на заседание Цезаря Августа. Тот пришел в дом честного человека и заседал вместе с другими как рядовой член совета. Не сказал: «Нет, это он пусть придет в мой дом», поскольку, если бы сделал так, имевшее произойти разбирательство было бы судом Цезаря, а не отцовским. После того как дело было заслушано и тщательно разобраны доказательства, приведенные юношей в свою защиту, равно как и все свидетельства против, гость попросил, чтобы голосовали письменно: он понимал, что в противном случае мнение всех совпало бы с мнением Цезаря. Прежде чем таблички открыли, он поклялся, что, захоти Тарий, человек состоятельный, сделать его своим наследником, он бы отказался. Мне возразят: он малодушно опасался, как бы не подумали, что суд был поводом осуществить давнюю надежду. Я же, напротив, думаю, что правитель, в противоположность частным лицам, обязан искать защиту от наветов не только в чистой совести, но и открыто поддерживая свою репутацию. Он поклялся, что не примет наследства. Тарий потерял тогда и второго наследника, зато Цезарь приобрел славу бескорыстия. Доказав то, о чем всегда нужно заботиться начальствующему, а именно незаинтересованность суждения, Август проголосовал за ссылку по назначению отца. Не присудил кожуха со змеями