Дресс-коды. 700 лет модной истории в деталях - Ричард Томпсон Форд

class="p1">Поэтому, в каком-то смысле, критики, назвавшие дресс-код Морхауса «исключающим», практически констатировали очевидное[385]. Как колледж только для мужчин, Морхаус, не прибегая к оправданиям, исключил половину человечества[386]. Как исторически колледж для чернокожих, он предлагал обучение меньшинству из оставшейся половины. Его исторической миссией было еще больше сузить поле, оставив его только для мужчин, желающих стать лидерами чернокожего сообщества и способных к этому.

Если посмотреть на дресс-код Морхауса без предвзятости, то он отражал традицию «воскресной одежды» в борьбе за гражданские права. Примером этого могут служить элегантный выпускник Гарварда У. Э. Б. Дюбуа и, разумеется, Мартин Лютер Кинг – младший. Борцы за гражданские права сидели за ланчем в кафе и выходили на демонстрации в лучшей «воскресной одежде»[387].

Их безупречный внешний вид был мощным символом – визуальным опровержением расистских стереотипов. Так как многие верили, что одежда отражает образование, социализацию и приложенные усилия, то она была видимым отражением личности и важным ответом на инстинктивное предвзятое отношение к людям с черной кожей. Одеваясь так, чтобы опровергнуть расистские представления о необразованности, лености и неряшливости, хорошо одетые чернокожие использовали одежду, чтобы отвергнуть расизм на визуальном и интуитивном уровне, на котором он действовал.

* * *

Мой отец не был выпускником Морхауса, но он, скорее всего, одобрил бы дресс-код колледжа. Он был педагогом и социальным работником, посвятившим жизнь борьбе с несправедливостью и улучшению участи тех, кому не повезло. Рукоположенный служитель пресвитерианской церкви, он установил для себя (а иногда, к моему огорчению, для своих детей) высочайшие этические и моральные стандарты. Преподаватель космополитичного университета, он обладал открытым умом и ценил разные дороги в жизни. Он выучился на портного в те времена, когда начинающие чернокожие профессионалы обычно учились какому-нибудь ремеслу, одновременно и ради дисциплины ума, и на случай, если расизм закроет им доступ к выбранной профессии.

Отец разбирался в качественных тканях и хорошо одевался. И хотя он не верил в то, что одежда делает человека, он признавал, что она в любом случае накладывает свой отпечаток. Поэтому, – а еще ради удовольствия и еще немного из тщеславия (боюсь, я унаследовал эту его черту), – он каждый день ходил на работу в белой рубашке, галстуке и пиджаке, несмотря на изнуряющую калифорнийскую жару и куда более простую одежду его коллег.

«На улице 100 градусов (37,7 ℃). Зачем ты надеваешь пиджак?» – часто спрашивал я его.

Его неизменный ответ: «Затем, что именно так профессионалы одеваются на работу».

«Но больше никто из преподавателей пиджак не носит. Никто из деканов его тоже не носит. Готова поспорить, что сегодня даже президент университета пиджак не наденет», – обычно добавляла моя мать.

«Это их дело. Ты не можешь определять себя по тому, что делают другие люди», – отвечал отец. Переход на второе лицо сигнализировал, что эти слова касаются и его отпрысков, которые его слышат. Расовая тема крылась не так глубоко под поверхностью этого разговора. 1970-е годы были не самым просвещенным временем, если речь шла о расовых отношениях. И хотя Фресно был далеко от Бирмингема, штат Алабама, где родился отец, некоторые особенности отношения, с которыми он сталкивался на работе, были одинаковыми. Мой отец был первым чернокожим деканом Университета штата Калифорния во Фресно, и я уверен, что, во всяком случае поначалу, многие преподаватели и студенты не позволяли ему об этом забыть.

Отец никогда не жаловался, но какое-то время ему определенно приходилось тяжело. Пиджак и галстук были его доспехами, одновременно защитой и определением статуса. Хотя он был в дружеских отношениях со всеми уборщиками в здании, он не мог допустить, чтобы его по ошибке приняли за одного из них. Белым коллегам отца не приходилось беспокоиться об этом, и это сыграло роль в его тщательном подходе к одежде. Отец знал, что одежда является своего рода посланием, и он не собирался давать возможность жаркой погоде говорить за него. Но я думаю, что главной мотивацией было кое-что намного более личное: он чувствовал себя собой в пиджаке и галстуке.

Элегантный ансамбль обеспечивал ему комфорт, который перевешивал физические неудобства от жаркого климата. (Правда, пиджак, о котором идет речь, был из смеси шелка и льна, с подкладкой только до половины. В жаркий день в нем дышалось намного легче и было, вероятно, даже прохладнее, чем в сорочках с короткими рукавами с мокрыми подмышками многих его коллег).

Мой отец в свое время также был организатором общины, соотечественником автора «Правил для радикалов» Саула Алинского и интеллектуальным учеником Э. Франклина Фрейзера. Ему бы точно не понравилась «речь о фунтовом пироге» Косби (речь называется так, потому что, противопоставляя обычных преступников политическим активистам, которым грозило тюремное заключение во время движения за гражданские права в 1950-х и 1960-х годах, он упомянул фунтовый пирог.

«Люди, получающие пулю в затылок из-за куска фунтового пирога!.. Какого черта он делал с фунтовым пирогом в руке? Я хотел кусок фунтового пирога так же сильно, как и все остальные… и у меня не было денег»). Отец не одобрял тех, кто винил бедняков в их бедственном положении. «Мы сумели получить выгоду от тех возможностей, которые дали гражданские права. Не многим так повезло», – часто говорил он. Но хотя он не считал, что люди должны сами вытаскивать себя за волосы из болота, он бы согласился с тем, что им стоило бы подтянуть штаны, чтобы сделать шаг вперед.

* * *

Самый прославленный выпускник Морхауса, Мартин Лютер Кинг – младший, был и самым известным сторонником политики респектабельности. Морхаус продолжает эту старую традицию, характерную для колледжей чернокожих, в которых администрация стремится дать целостное образование, включая уроки поведения, этикета и правильного гардероба. Не так давно во многих колледжах и университетах академические знания были частью более широкого процесса знакомства с утонченными нормами корректности.

Такой процесс обучения обязательно будет противоречивым, хотя сейчас таковым является любой процесс обучения в любой области гуманистических наук: интерпретация текста, историография, экономическая теория или этика закона. Но он служит цели, особенно для тех студентов, которые до колледжа ни с чем подобным не сталкивались. Понятно беспокойство критиков дресс-кода Морхауса по поводу того, что он элитистский. Дресс-код продвигал буржуазную этику, этику чернокожего мужчины, располагающего набором костюмов, галстуков, брюк и других атрибутов для такой жизни.

Но, возможно, в этом и был смысл: Морхаус требовал носить одежду, которая части студентов была незнакома и некомфортна, чтобы все выпускники колледжа познакомились и впоследствии чувствовали себя комфортно с писаными и неписаными дресс-кодами профессионального мира, в который большинство из них стремилось попасть[388].

В каком-то смысле Морхаус просто сохранил вид культурного воспитания, который когда-то был общим для всех высших учебных заведений. К примеру, в 1965 году в Йельском университете существовал дресс-код из 20 пунктов, предписывавший носить хлопковые брюки белого, кремового или синего цвета, полосатые сорочки на пуговицах и пенни-лоферы, надевать костюм темного цвета в формальных ситуациях и спортивный пиджак и галстук «на встречу в ресторане».

Студентов предостерегали против «пиджаков с излишне сложным дизайном или… с ярким рисунком». Дресс-код рекомендует студентам «выбирать смешанную пряжу угольного, серого или оливкового цветов» для свитера, который должен быть в «консервативном стиле», и настаивает, что «черный… трикотажный галстук жизненно необходим»[389]. Сегодня большинство элитарных и эксклюзивных высших учебных заведений – университеты Лиги плюща в Новой Англии и несколько их соперников с точки зрения престижа, включая и мою альма-матер и работодателя Стэнфордский университет, – не имеют подобных дресс-кодов.

Они им не нужны, поскольку большинство их студентов из привилегированных кругов, и они практически инстинктивно понимают символизм одежды. У них, как много веков назад, задолго до Хэмден-Сиднея, сказал Шекспир, манеры врожденные.

Те немногие, у кого врожденных манер нет, часто страдают, когда приходит время устраиваться на первое рабочее место. Каждую осень, когда работодатели набирают стажеров, наши студенты в тревоге меряют шагами коридоры за стенами аудиторий, где элитные юридические фирмы проводят собеседования, отбирая кандидатов на летнюю стажировку. Большинство одето строго и скучно, и это именно то, что требуется. Некоторые отваживаются продемонстрировать личный стиль,