Бумажный Вертов / Целлулоидный Маяковский - Александр Алексеевич Пронин

нескольких кадров (4–15) в начале и в конце (40–55) фрагмента, причем в обрамлении также используется обратный ход времени, а процесс, не показанный Вертовым до конца, завершается так:

41. Рожь начинает уменьшаться.

42. Рожь переходит в зеленя.

43. Вспаханная земля.

44. Борозды уменьшаются.

45. Крестьянин устал (XI, 142).

Образ крестьянина – переходный, с его помощью автор возвращается далее к «правильному» течению времени (хотя по-прежнему прошедшему, историческому). Отметим, что другим мостиком – от вертовской истории с хлебом к лирической истории автора – выступает кадр 40: «По дорожкам сквозь рожь гуляет девушка из отдела происшествий с Маяковским под руку».

М. Гуревич справедливо предположил, что Маяковский «при близости к Вертову внимательно смотрел выпуски „Киноправды“ / „Киноглаза“»[283], и, на наш взгляд, факт цитирования сценаристом указанного кинотекста очевиден. Отметим кстати, что в «Кино-глазе» трюк с обратной съемкой (Вертов называл его «негативом времени») используется неоднократно: «бык оживает» из туши, прыгун выскакивает из воды на вышку, лыжник возвращается на гору. В тот период Вертов активно экспериментировал с простыми кинотрюками, но затем стал применять их реже, и в картине 1926 года «Шагай, Совет» он использовал уже максимально укороченный при монтаже вариант метаморфозы с хлебом: из куска – буханка, затем – ряды буханок. «Шагай, Совет» вышел на экраны летом, и указанная автоцитата могла напомнить Маяковскому, который был в восторге от фильма, первоисточник, а уже осенью, в процессе работы над сценарием, он сам процитировал «хлебный» фрагмент «Кино-глаза» – практически полностью.

Илл. 38. Кадр из фильма «Киноглаз» (1924)

Возникает естественный вопрос: зачем Маяковский это сделал? Безусловно, в своем поэтическом творчестве он неоднократно использовал киноцитаты и киноаллюзии: например, в стихотворении «Адище города» отчетливо читается фрагмент мельесовского «Путешествия на Луну»: «…крикнул аэроплан и упал туда, / где у раненого солнца вытекал глаз»[284]. В анализируемом нами случае заимствование из хорошо известного фильма 1924 года столь же узнаваемо для современника, однако функции его шире: это своего рода «фильм в фильме». Принцип обратного хода событий и сам микросюжет использованы не только для иллюстрации мысли-лозунга «Сколько работы из‐за куска хлеба!», но и для визуализации воспоминания – в данном случае воспоминания героя-Маяковского о девушке-самоубийце. Этот важнейший сюжетный мотив в первой части сценария дан с помощью комбинированной съемки с применением мультипликации, когда прочитанное в газете сообщение о самоубийстве некоей девушки «оживает»[285], а в третьей – посредством цитаты из фильма Вертова, получившей иное значение благодаря всего лишь одному кадру гуляния Маяковского «с девушкой из происшествий» во ржи[286] и, конечно, новому общему контексту.

Таким образом, по-детски наивный трюк киноразведчиков превращен сценаристом «Как поживаете?» в драматический прием, позволивший придать воспоминанию практически первобытную глубину: хлеб, любовь, жизнь и смерть – эти понятия образуют вневременное единство. И если знаменитый рефрен «Вперед, время! Время, вперед!» из более позднего «Марша времени» («Баня», 1930) выражает привычную темпоральность футуристического мироощущения, то здесь мы видим нечто иное: цитата, демонстрировавшая в первоисточнике, у Вертова, власть кино над временем («негатив времени»), в сценарии Маяковского становится метафорой отсутствия его как такового. Субъективное время автора-героя в «Как поживаете?» побеждает хронологию, трагическое событие – самоубийство А. Гумилиной в 1918 году – становится вневременным со-бытием, лейтмотивом всей последующей жизни Владимира Маяковского.

Можно ли, исходя из вышеизложенного, назвать цитирование Маяковским кинотекста Вертова интертекстуальной игрой? На наш взгляд, вполне, и автор сценария наверняка рассчитывал на узнавание приема хотя бы «посвященными». Косвенным доказательством этого, вероятно, является высказывание Л. Кулешова на обсуждении сценария: он сказал, что постановка «Как поживаете?» «стоит недорого»[287], – возможно, режиссер имел в виду и наличие уже «готового» куска. К сожалению, иных подтверждений того, что кто-нибудь из читавших сценарий кинематографистов заметил прием, пока не обнаружено, даже в воспоминаниях наблюдательного и остроумного Шкловского об этом нет ни слова.

Нет свидетельств и реакции самого Вертова, однако мы все же полагаем, что он принял вызов и ответил на «подачу» Маяковского. Аргументом, на наш взгляд, является сам факт появления в 1929 году фильма «Человек с киноаппаратом». По замыслу и композиционно он если не восходит к сценарию Маяковского «Как поживаете?», то перекликается с ним. Это тоже «24 часа из жизни человека», причем человека также творческого, о чем говорится уже в подзаголовке: «Отрывок из дневника кинооператора». Конечно, идея Маяковского была развита Вертовым в совсем другом пространстве, в иных кинематографических образах и действии, однако «Человек с киноаппаратом» – такой же лирический дневник художника, что и «Как поживаете?», с тем же сочетанием принципов «самодемонстрации» и «поэзии факта». В этом смысле знаменитый фильм можно считать не только ответным ходом Вертова, но и своего рода прижизненной «экранизацией» сценария Маяковского – хотя считается, что таковой не было (к сожалению, до сих пор нет и никакой другой).

Глава 3. Вертов учится у Маяковского

Дзига Вертов признавался, что «полюбил Маяковского сразу, без колебаний»[288], и речь, разумеется, идет о стихах, с которыми он познакомился впервые уже в студенческие годы в Петрограде. В своих воспоминаниях-размышлениях о Маяковском Вертов писал:

Я полюбил Маяковского с первой прочитанной книжки. Книжка называлась «Простое, как мычание», «Облако в штанах» прочел с захватывающим интересом. Необычное расположение строк меня не затруднило. После третьего прочтения поэмы уже знал ее почти наизусть. Удивлялся тупоумию людей, не принимавших и не понявших этого замечательного произведения. Где бы я ни находился – считал своим долгом драться за Маяковского и объяснять непонятные места. ‹…› Это было еще в то время, когда я сам писал странные стихи[289].

Сборник Маяковского «Простое, как мычание» вышел в петроградском издательстве «Парус» в 1916 году, это издание попало в руки двадцатилетнего студента Психоневрологического института, произведя на него столь неизгладимое впечатление. Во второй части книги я уже отмечал некоторые очевидно «маяковские» созвучия, а иногда и целые строки в стихах молодого Вертова, поэтому вопрос о чисто поэтическом ученичестве можно считать вполне проясненным: влияние Маяковского, обнаружившее себя еще в студенческие годы, ощутимо в стихах Вертова на протяжении едва ли не всей его жизни. Об этом говорят и многочисленные цитаты из Маяковского в дневниках и письмах Вертова, причем некоторые из них можно считать источниками вдохновения и даже творческих идей. Особо следует отметить цитаты, соотносимые с вертовским концептом «видения», «глаза». Эту очевидную связь я уже отмечал, и особенно красноречиво о ней свидетельствуют неоднократно воспроизведенные Вертовым следующие строчки Маяковского:

Я,

обсмеянный у сегодняшнего племени,

как