Командующий Владимир Булгаков. По заслугам и честь - Николай Сергеевич Асташкин

обезьяна на лиане. Короче, для пехоты там условий никаких. И когда полк заново построился, я солдатам говорю: «Сейчас командиры разведут вас по местам, и вы увидите свои каюты». Но я, конечно, не только за этим построил людей. Тогда существовала традиция: подымаешься на корабль – тебе вручают тельняшку, а солдат, в ответ, дарит моряку гвардейский значок. Дивизия-то была гвардейской! Гвардейский знак у моряков ой как ценился! Я солдат и инструктирую: «Не жадничайте. Если нужен знак, ко мне подойди и попроси – вручу лично. А позорить пехоту в глазах моряков – не вздумайте!»

– Насколько мне известно, – закончил свой рассказ Булгаков, – таких случаев не было…

«Чмошная» рота

Памятен Владимиру Васильевичу и другой курьезный случай. Осенью 1990 года его дивизия сдавала итоговую проверку первому заместителю министра обороны СССР генералу армии Константину Алексеевичу Кочетову.

– А дядя Костя человек такой очень серьезный, – улыбаясь, рассказывает Булгаков. – Сдать ему проверку, особенно строевой смотр, было почти невозможно. Он обращал внимание на такие мелочи, которые мы порой упускали из виду. Ну, например, требовал, чтобы пуговицы на шинели – со звездой, в центре которой серп и молот, были пришиты так, как положено: центр звезды должен быть на вертикальной линии. Не выполнил требование – оценка на балл снижается. А если пуговица не пришита, а закреплена на гвоздике или, еще хуже, на спичке – за строевой смотр рота получала двойку. И никаких разговоров! Так что готовились мы к проверке серьезно. Тем более что она у нас была последней.

В 252‑м полку одна из рот, – 4‑я мотострелковая, я до сих пор помню ее номер, – была, как говорят, «чмошная», от нее, что называется, «дурно пахло». Бархатову, командиру полка, я говорю: «Знаешь, не ставь эту роту на строевой смотр, она тебе все испортит. Определи ее полностью в наряд – в гарнизонный, во внутренний. Обойдемся без нее». Он так и сделал.

И вот выходим на строевой смотр. Кочетов осмотрел меня, моих замов. Подходит к командирам полков, здоровается с ними. У командира 16‑го полка спрашивает: «Вы подводили в этом месяце итоги соцсоревнования?» «Так точно», – отвечает тот. Кочетов: «Какая у вас рота лучшая?» Командир полка: «Шестая». Кочетов: «Хорошо», – и прямиком идет к командирам взводов, спрашивает: «Какая рота в вашем полку лучшая?» Офицеры наперебой кричат: «Первая рота! Пятая рота! Третья рота!» Кочетов: «Все ясно, итоги не подводились».

Бархатов сообразил, что к чему, и лучшей ротой «назначил» 4‑ю мотострелковую – «чмошную», которая стояла в наряде. И через своего замполита довел эту информацию до всех в полку.

Кочетов подходит к Бархатову и спрашивает: «Так, с 16‑м полком мне все ясно. Ну а вы, товарищ подполковник, подводили итоги соревнования?» «Так точно, подводил», – отвечает Бархатов. Кочетов: «Какая рота самая лучшая?» Бархатов: «Четвертая». Кочетов: «Пойдемте со мной». Подходят они к командирам рот. Кочетов: «Какая рота у вас самая лучшая?» Офицеры: «Четвертая». Спрашивает у Бархатова: «Где сержанты вашего полка?» «Вон там», – показывает он. Кочетов, минуя командиров взводов, идет к сержантам. У одного из них спрашивает: «Товарищ сержант, какая рота в вашем полку самая лучшая?» Тот: «Четвертая». У кого бы Кочетов ни спросил про лучшую роту, все отвечают: «Четвертая!»

Тот же вопрос он задает солдатам. Бойцы отвечают: «Четвертая». Кочетов: «Неужели в полку подводили итоги соревнования?» Солдаты: «Так точно, подводили». «Товарищ подполковник, – говорит Кочетов Бархатову, – подводи меня к четвертой роте, хочу посмотреть на нее». Бархатов: «Товарищ генерал армии, а она по графику в наряде». Кочетов: «Командир полка, ну как же так? Эта рота тебе оценку должна поднимать, а ты ее в наряд ставишь. Где она у тебя стоит?» Бархатов: «В карауле, по столовой и в парке». Кочетов: «Сколько тебе нужно времени, чтобы ее сменить?» Бархатов: «Ну, часа два». Кочетов: «О, два часа – нормально! Через два часа жду роту здесь».

Через два часа Бархатов выводит эту роту. У одного бойца шинель по плацу тянется, у другого – выше колен, у одного есть пуговицы, у второго нет, тот с хлястиком, тот без хлястика. Кочетов сморщился. На меня глянул, потом на Бархатова. Посмотрел на командира роты – тот обомлел, что-то промямлил. «Уберите ее отсюда, – приказал Кочетов. – Не позорьте дивизию этой лучшей ротой…»

Кочетов разозлился, но виду не подавал. А когда роты пошли с песней – причем песни не повторялись, – смотрю, настроение у него поднимается. И вот на исходную позицию выходит рота химзащиты, самая большая в соединении по численности. Мы сделали из нее хор, который выступал на смотрах художественной самодеятельности за дивизию. Тогда часто проходили всевозможные смотры-конкурсы, соревнования по художественной самодеятельности, на которых эта рота завоевывала всевозможные призы. Оркестранты научили солдат петь на два и даже на три голоса. И рота запела «Серую шинель» на два голоса. Да так красиво, что Кочетов пришел в восторг. «Стой, – приказывает он командиру полка. – В исходную. Давай по новой». Три раза рота ходила по кругу с песней, а Кочетов все слушал и слушал. В итоге объявил личному составу благодарность и сказал: «Вот так нужно петь всем, как эта рота поет». И полк, в конечном счете, за строевой смотр получил твердую четверку – пятерки Кочетов никому не ставил…

«Ему давно пора лампасы носить…»

– А тут произошел еще такой случай, – продолжал свой рассказ Булгаков. – Кочетов долго искал могилу отца, который погиб, форсируя Вислу. Мы обратились к полякам, чтобы найти его могилу. А у них, между прочим, с воинскими захоронениями все четко, не так, как у нас. В каждой администрации имеются специальные книги: вот могила, а вот список, кто в ней захоронен. Нашли мы и эту могилу. После строевого смотра члену военного совета округа я говорю: «Товарищ генерал-лейтенант, мы знаем, где похоронен отец Кочетова. Как ему сообщить об этом?» «Подойдите и доложите», – сказал он. Я так и сделал. Кочетов у меня спрашивает: «А мы можем туда слетать?» «Так точно, – говорю, – вертолет есть».

Полетели. А я заранее отправил туда зама по тылу с политработником, чтобы они посмотрели, все ли там убрано, и чтобы столик накрыли. Приземлились. Кочетов вышел из вертолета, подошел к обелиску и прочитал на табличке фамилию отца: «Капитан Кочетов, командир батальона». «Отец, я тебя столько лет искал…» – сказал он вслух. Мы отошли подальше, а он постоял у обелиска в одиночестве. Потом подняли по сто граммов, помянули. Кочетов нам говорит: «Спасибо, что нашли. Я теперь хоть знаю, где он похоронен».