Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

Она своего добилась; кажущаяся необычность ее поведения впечатляла. Но лишь спустя долгое время стало ясно, что это был психологический пролог революции. Даже сидя за письменным столом, Золя обходил своих соотечественников, он был их совестью, как некогда мадам Легро{67}. Она — жена ремесленника, он — широчайший ум; но оба они плоть от плоти той породы людей, которая верит в человека, фанатически предана ему и всегда достигает вершин, отстаивая его невиновность.

Но уже тогда королева распорядилась, чтобы Академия наградила мадам Легро премией добродетели, только не разглашая, за что именно. Так происходит и на этот раз. Правда и справедливость вопреки всему побеждают, но говорить об этом во всеуслышание нельзя. Победа должна оставаться под вопросом. Не только королева, сама судьба этого требует. После помилования невиновного стороны продолжают спорить еще целый год, а кончается дело всеобщей амнистией, со всех взятки гладки, всем дарованы прощение и безнаказанность — правым и виноватым, преступникам и мстителям. И это кажется всему миру приемлемым результатом, самым разумным выходом из положения. Не беда, что правда обескровлена амнистией, не проводящей никакого различия между генералом Мерсье и Золя{68}. Все согласны признать, что в низах ослабло чувство справедливости — даже великодушный Жорес{69}, и тот. И никогда страна не воспротивится тому, что добро укутывают в вуаль, а зло торжественно не карают. Ибо не таков путь идеи среди людей. Никогда один-единственный пример, одно отовсюду видное событие не поразят сверкающей молнией идеи сил тьмы и не убедят ее внезапным апофеозом весь народ сразу. Данный случай — лишнее тому подтверждение. Поступки поддаются компановке лишь до известных пределов, никаким пятым актом заблуждения и сомнения не разрешаются. «Дело Дрейфуса очень повредило Франции», будут долго еще твердить дураки, давно уже пользуясь благами, которые оно принесло. Когда оно начиналось, в правительстве и в генеральном штабе сидели убийцы невиновного, действовавшие по указке церкви. Борьба лишила власти плохих республиканцев и передала ее лучшим, не желавшим несправедливости, но слишком слабым, чтобы отстаивать правое дело. За ними, наверно, придут другие, хорошие и уже не столь слабые. Многое можно осуществить: сломить наступательную силу церкви, чтобы армию демократии повели к славе ее собственные сыны; добиться в конечном итоге равенства как экономического, так и политического, а тем самым — подлинной республики, республики справедливости и правды. Но и это не предел, борьба никогда не кончается, лик победы неведом, и только наши сыновья смогут сказать, чего достигли отцы. Действительность горька и мрачна, нам ничего не остается, как проливать свою кровь и ронять слезы. Нам ничего не остается, как бороться за цели, которых никогда не достигнешь, но отказаться от которых позорно — бороться, а затем умереть.

АПОФЕОЗ

Обогащенный этим знанием, Золя вернулся к тишине и работе, в 1900 году, после трех лет политической борьбы. Ему предстояло прожить неполных два года. И, прощаясь с людьми-однодневками, с бездумными ловцами минут, докучавшими ему всю жизнь, с обреченными на смерть хулителями вечных идеалов, он уготовил им месть, какою издавна мстили поэты. «Есть имена бесчестных преступников, которые мы заклеймили и которые, как нечистоты, уносит с собой поток времени». Более того: обогащенный завоеванным знанием, он хотел засвидетельствовать появление на горизонте нового, подтвердить свою упрямую надежду на то, что в мир придет много правды, много справедливости, придет скоро, с далеких полей, где поднимаются ростки будущего. Ему было шестьдесят лет, но он не пал духом. Силу, в сорока томах израсходованную и обретенную, он, действуя, еще раз израсходовал и еще раз обрел. Так как он верил жизни и любил ее, он был создан для катастроф. Они не могли его обескуражить, он знал: жизнь будет продолжаться, когда меня не станет, будет продолжаться как и при мне. Я предшествовал тем, кому пришло время жить. «Отдышишь свое — и вот уже все хотят поскорее достичь справедливости, хотят жить правдой и осуществить столько счастья, сколько вообще возможно». Действуйте! Осуществляйте! Да разве они не начали? Последние взоры его ловят первый свет занимающегося дня, в сотворении которого он участвовал. Движение растет, мощь будущего готовится дать решительный бой гибельным силам прошлого. Расширение школы, отделение от нее церкви, чистка армии и государства, социальное обеспечение, уложение о налогах, почет труду: подлинная республика дает о себе знать; сидя в своем саду, греясь в лучах вечернего солнца, он только глядит и желает новых успехов людям. Они чувствуют, что он близок им, жизнь всегда чувствует его близость к себе, и они призывают его, чтобы он праздновал с ними рождение новых их институций и еще раз прославил их труд и борьбу. Пожалуй, им кажется, что он отец их республики, ибо исполнил то, что от века назначено ему подобным. «Одинокий мыслитель определяет своими писаниями и действиями судьбу людей. Только он при помощи чувства показывает идеи, которыми они живут и которые изо всех сил стараются утвердить в социальной действительности. Только он побуждает их к действию, к исправлению правдой и честностью». Не пройдет и десяти лет — и министр труда в парламентской речи, пользуясь оборотами, словно бы заимствованными у Золя, провозгласит право духовно освобожденных людей не только на политическую, но и на материальную независимость. Сам Золя отдал остаток дней своих, чтобы помочь нам заглянуть в уготованное нам будущее. «Четвероевангелие», набросок нового земного союза, начатый дифирамбом плодовитости, разрастается в героическую поэму о чудодейственной силе труда и его красоте. Но труд приносит идею — это он уже изведал. Fécondité и travail влекут за собой vérité и justice. Через правду к справедливости — таков был его путь, таков же должен быть и путь человечества. Он не успел показать людям священную картину осуществленной справедливости, у него осталось времени только на три евангелия. Правда была душой всех его усилий; он начал во имя ее и кончил ею. Дело Симона в Vérité — это снова дело Дрейфуса, только упрощенное провинциальнобытовым фоном, военщина и патриоты здесь на втором плане, а на первом, как оно того заслуживает, борьба церкви со школой; сети, которыми церковь опутывает молодежь — будущее страны, ее администрацию, армию, ее дух и совесть; смятение в стране, растление, безумие, угроза краха, но затем и ее освобождение благодаря победе правды. И здесь несправедливость, а «одной-единственной несправедливости довольно, чтобы