Семейная драма XVIII столетия. Дело Александры Воейковой - Александр Борисович Каменский

Письмо же сие маиора Чагена, о котором я ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ доношу, писанное к Ивану Глебову, вот каким образом мною получено. Когда он, Глебов, как выше сего сказано, хотел получить от меня деньги и показать свое могу[ще]ство, что его и к противной мне стороне просют и дарят за переделание дела и, прочитавши оное, положил на софу и, заговоряся после того, позабыл оное, которое я, на случай взявши, тогда же сберегла, котораго письма, а также и полученнаго чрез Бурцова, они от меня, Рубан и Глебов, после требовали и смехом говорили: разве вы хотите по них дело какое иметь противу нас? И за то самое тогда же весьма они осталися в неудовольствии, когда я им оных не отдала. А потом вскоре я услышала уже о том, что Рубан и Глебов стараются уже по Сенату дело мое так зделать, чтоб те прежния данныя Сенатом два правосуднейшия по делу моему указы опровергнуть и вовсе уничтожить, видно, во отмщение мне за то, 1-е что я по требованию их тех писем им не возвратила, 2-е что просимых с меня денег шести тысяч рублей не дала, 3-е тогда же к нему, Глебову, прислан был от мужа моего дворецкой, видно, не бес подарков же – тот же самой, котораго московской полицемейстер Годен покрыл под видом побега, чтоб чрез него, Глебова, перепросить Рубана и Студенку, которыя столь сильною рукою из взятков берутся за делами стряпчествовать, то чтоб и по моему оному делу постаралися по Сенату изпровергнуть данныя указы, что и исполнено старанием их могущества. Да и не удивительное сие, что оне, будучи сами здесь, и персонально могли перепросить сенаторов 2-го департамента ко уничтожению данных мне указов, когда уже и чрез письмо тож самое делаит силою своего могущества и в московских Сената департаментах, как в том же маиора Чагена письме видемо сие, где Чаген пишет, чтоб какое то дело имеется тамо в Сенате и скоро де дойдет к суждению общего собрания, то чтоб Глебов скоряя к нему о том прислал просительныя письма, как де, чтоб по решении Сената, естли оное не подоспеет в свое время, останутся уже тогда ненужными. А потому видно, что дело делают не по существу правости и не по законам, а по прозьбам сильнаго руководства, то чьи же письма могут быть столь сильно уважены, чтоб в Сенате по них так дела делать, в чом тех писем прозьба состоит. Рубановыми или Студенковыми письмами сенаторы и обер-прокуроры не уважут ко убеждению такому, но когда таковой слух о представлении мною оных их во взятках письмах разнесся по жалобам моим на них по городу, которой дошел до Рубана, что я намерена о том утруждать ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО, тогда Рубан, желая себя показать в том якобы не участником, и взял к тому такия меры, чтоб фоварита своего секретаря Бурцова, чрез котораго все сии делал дела, якобы за негодностию из експедиции своей отбросил от должности, дабы вину всю сию отнести на одного Бурцова[108].

Но позно начел уже он, господин Рубан, тем оправдаться, и тогда[109] уже сие дело зделалось всем гласным, ибо я еще в 1788-м году на святой недели многих знатных господ о том уведомляла, естли Сенат сие правосудие у меня отнимет, тогда я выду из терпения в моих бедствиях и представлю причину моего несчастия ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, хто стряпествует таковыя дела. Но он, Рубан, до того времени не выбрасывал сего Бурцова, а когда до дела стало доходить, то якобы он за негодностию его откинул.

Сколь же сильно могущество оных Рубана, Студенка и Глебова, оное я тогда почувствовала, ибо еще до воспоследования по Сенату по делу моему резолюции я знала чрез господина сенатского секретаря Шилта, что в Сенате оные господа дело мое переделывают, чтоб прежде данныя мне сенатския указы уничтожены были. Которой сенатцкой секретарь Шилт, прежде благоприятельствуя весьма мне так, что прислал при письме своем мне черной по делу моему приговор, с котораго его письма прилагаю при сем также копию, а черной приговор у себя имею, хотя за вынесение тайны канцелярской положено по законам весьма тяшкое наказание и смертная казнь, ис чего довольно видимо, сколь он, Шилт, мне тогда при первой начальной прозьбе благодетельствовал, а потому и сказала бы, что я в нем нашла верного благоприятеля. Но потом все сие вышло неверно, когда Чагены прислали сюда, в Петербург дворецкаго мужа моего для старания по сему делу с письмами к вышеписанному Глебову. Которой слуга мужа моего у оного секретаря Шилта, по експедиции котораго наше дело состояло, бывал же то[же] с того уже самого времени. Как он, Шилт, познакомился [с] слугою мужа моего, совсем противу меня переменился и всякое слово в прежде поданных Сенату прошениях моих стал инаково толковать. И наконец того еще и хуже хотел со мною зделать, стремяся меня обмануть в надеянии на свои притво<…>, начал из меня такую интригу весть, сказав мне под видом дружбы своей, что я совсем погибаю: дело, де, твое совсем уже в Сенате испорчено тем, что, де, за мужа твоего множество знатных людей старателей и нет человека из знатных особ, который бы не был ко удовлетворению мужа твоего перепрошен от покровителей его, которых де он довольное число имеет, и так де все господа сенаторы прогневалися на тебя, паче Федор Михайлович Колокольцов и Федор Иванович Глебов за гудовичеву жалобу, как ты с ним дерско поступала и во всем, де, ему, Гудовичу, так поверели, что он на тебя писал, а твоя, де, на него прозьба уничтожена и сочтена за ложную. Кто его с тобою поровняет, ибо он столь знатной человек противу тебя и две губернии ему вверены. Также, де, они, господа сенаторы, теперь и о том узнали, что муж твой прав, а ты из деревни его ищишь ему погибели, почему они, господа сенаторы, и в первых данных по делу твоему столь милостивых указов весьма раскаеваются и гневаются, де, на меня и на обер-секретаря[110], что, де, мы их тогда, сенаторов, к тому тебе милосердию наклонили. А теперь, де, ты спасай себя за гудовичеву принесенную на тебя жалобу, ибо, де, просил он от Сената на тебя о удовольствии не так, как дворенин, а как начальник, и ничем ты сенаторов теперь и никово не умилостивишь, как только одним тем, что