Советский Кеннеди. Загадка по имени Дмитрий Шепилов - Дмитрий Е. Косырев

Дело в том, что пока шла битва, шло и кое-что другое, что в брежневскую эпоху очень хорошо умели тянуть до бесконечности. Вот Тамара поздравляет Шепилова с признанием его правоты, а он отвечает: «Слишком запоздалое. Мне семьдесят лет».

И из упоминаний какого-то его высказывания в следующем, 1977 году: «Надоели с расспросами, многие лезут в душу, а она болит».

Итак, для Дмитрия Шепилова возможность применить свои способности, очевидные для всех в начале 50-х, закрылась одновременно с его реабилитацией. Хотел ли он вернуться во власть? Да без малейших сомнений, даже зная, что она с ним уже однажды сделала. По очевидной причине: страна на глазах медленно и вяло идет к черту. Вернуться к той точке, где были сделаны неверные шаги, изменить хоть что-то… Сколько было правильных решений, которые потом, при Хрущеве, оказались отвергнуты, – но ведь если взяться за дело так, как хотели изначально… Ну и так далее.

Конечно, 70 лет для брежневской эпохи – сущий младенец, шутили тогда. Но…

Но в следующей главе будет, к сожалению, слишком много цитат из той папки шепиловского архива, которую я называю медицинской.

Не конец книги

Хроническая пневмония в новой квартире ушла. Было не до нее: пока Шепилов боролся, он был здоров. А после падения Хрущева, повторим, мы и вообще имеем дело с уникально полноценным человеком. Ну, всякие мелочи – вот 18 июня 1965 года получил перелом 10-го ребра по паравертебральной линии с захождением отломков на 2,2 см. У Боткина еще лежал, в начале 1967 года, – послеоперационная грыжа, речь о той самой операции 1960-го. С 1966-го кратковременные боли в сердце, лечился. 1968-й – лечился от атероcклероза коронарных артерий. Лежал в мае 1973-го по поводу хронического гепатита у того же Вишневского. Да, еще в 1972-м – шпоры пяточных костей. Это из медицинской папки. Если вспомнить, что было до того…

Что ж тут удивительного, что я считал своего деда вообще всесильным и вечным.

Но я не знал, что смерть моего отца, полковника Косырева, нанесла в 1973-м страшный удар по состоянию Шепилова. Он, оказывается, какое-то время не мог видеться с людьми. Со мной – всегда. Именовал себя окаянным, думал, что это как-то связано с ним – масса смертей и бедствий среди всех, кто поддерживал его еще в 50-е.

Да еще и смертей в весьма характерных обстоятельствах.

С отцом произошла такая история. Это был замечательный человек. Биография его началась с войны, куда он ушел, как и Шепилов, добровольцем, да еще в 17 лет, приписав себе год. Вернулся всего лишь лейтенантом, но у фронтовиков своя табель о рангах. И была в этой табели такая строчка, как «истребитель танков». Они знали, что это означает.

Потом отец пошел учиться в Академию бронетанковых войск, стал военным инженером…

Конечно, это был династический брак, активно поддержанный Шепиловым, конечно, все случилось для моей мамы не так просто – у нее была студенческая любовь, ни на какой фронт не ходивший мальчик, которому надо было показать цену его нерешительности… Но так или иначе, у меня получилась потрясающе прочная и надежная семья. Вы не поверите, но для тех времен развод с «дочерью фракционера» воспринимался как должное. Правда, боевые товарищи подумали бы известно что. Но и близко никакой мысли о разводах в моей семье не проскальзывало. Человек не просто вел себя как должно, но и не особо страдал по этому поводу. Не присваивают звание – успеется.

Только в очень зрелом возрасте я понял, что мой отец был не вполне типичным военным, как и его друзья, «генштабовские». Анекдоты про «умных военных» и «дубовую рощу», которых тогда было множество, я просто не понимал: о ком это?

Да он был и вовсе не типичным. Он умел писать и фотографировать. И в итоге стал военным публицистом и писателем (в том числе написал книгу «Танки»), перешел в журнал «Техника и вооружение». А потом стал его главным редактором. И, соответственно, полковником.

Но было в нашей семье нечто, в чем сам Евгений Косырев наверняка себе не очень охотно признавался. Тесть его не просто обожал – он его ценил, видя в нем нечто похожее на себя. И наоборот: ведь профессор, а пошел на фронт, тоже добровольцем, тоже человек по-своему несгибаемый… Однако все было бы окончательно хорошо, если бы не очевидная безнадежность по части мужского соперничества.

Соперничество шло – неосознанно, судя по всему – как раз из-за меня. Отец делал из меня военного. Но тут еще был дед, с его дипломатией, музыкой, театром… И вот вам сцена: я сижу в своем углу над электрофоном «Мелодия», подарком деда. Уже тогда у меня была куча пластинок (долгоиграющих, на 33 оборота) буквально со всеми операми Большого театра и не только. И в паузах я слышу громкий шепот отца из кухни, где они сидели с мамой:

– Он нормален? Парню двенадцать лет. Он этот «Реквием» слушает уже в третий раз. Это известно чье влияние…

В общем, отец подозревал, что шепиловские гены сделают меня чем-то ему непонятным. Не хватало еще, каким-то артистом или музыкантом. Ну там или писателем. Не совсем советским, в общем, человеком.

Между нами была война, жуткая, типичная для двух особей мужского пола с одинаковыми характерами. Она завершилась только в 1972 году, когда я не был принят в Военный институт иностранных языков (попытка туда поступить – отцовское влияние), с ходу пошел в Институт стран Азии и Африки при МГУ, твердо зная, что мой великий дед мне там никакой поддержки не окажет, сам, только сам. Это была почти правда. Хотя бы потому, что поддержка мне не потребовалась, я набрал два лишних балла. И, после первых нелегких двух месяцев, вышел в отличники и остался в числе таковых до конца.

Отец впервые поверил, что из меня все-таки вышло нечто приемлемое. Между нами что-то изменилось. Или начало меняться.

И тут, весной 1973-го, его представили к новому званию. Сравняться со своим знаменитым тестем хотя бы по генеральским погонам!

И что бы вы думали – в какой стране те люди жили? Один из ближайших товарищей, офицер вообще-то, написал донос. Где было и вот это, «зять Шепилова, исключенного в свое время из партии», и все прочее.

Донос на моего отца выкинули вон, генеральское звание присвоили. Но не успели довести процедуру до конца – хоронили его