Люди на карте. Россия: от края до крайности - Владимир Дмитриевич Севриновский

эмира, подаренные легендарным наркомом. Но больше всего поражают воображение огромные часы с десятками циферблатов, показывающие время во всех уголках мира, годы по иудейскому и мусульманскому календарям и даже обращение Венеры вокруг Солнца.

– Здесь одна их лучших в России музейных коллекций. Везде, где есть хорошие музеи, был безумный меценат, который залезал в долги, разорялся, но след оставил. Иваново не исключение. Тут был Бурылин. Обычно меценаты собирали что-то одно – например, живопись. Он коллекционировал все. Мог отправиться в Египет за мумией, должен был плыть

в Америку на «Титанике», но тут начались фабричные бунты, и билет пришлось продать. Так рабочие спасли ему жизнь. Страстный, яростный человек, весь в цыганку-мать. После революции был назначен хранителем собственной коллекции. Потом его выгнали за то, что не давал разбазаривать экспонаты. Говорили, что продано в антикварном магазине, а потом оно оказывалось в Эрмитаже. Масонская коллекция, лучшая в мире. Эмблемы, инструменты…

В глазах Яна загораются огоньки того же благородного безумия. Ведь ему тоже довелось участвовать в создании музея и заплатить за это собственной кровью, пусть и при довольно неожиданных обстоятельствах.

– Мы со студентами отправлялись в экспедиции по дальним деревням за предметами ручного ткачества. Такое вытаскивали богатство! Резные, расписные прялки… Нам все очень помогали. Но однажды я здорово вляпался. Вернулись мы из поездки вечером, институт уже был закрыт, и все сгрузили ко мне в комнату. Ночью я проснулся оттого, что меня едят. Оказалось – клопы. Они там веками лежали, сплющенные, с тех незапамятных времен, когда бабушка ткала. Унюхали меня и поползли. Как я их потом выводил!

Родился Ян в Пятигорске. В роду его были и дирижеры, и писатели, и театральные режиссеры, но кипучая энергия, свойственная Бру штейнам, берет начало от предка с романтической профессией, далекой от мира искусств.

– У меня был потрясающий прадед. Как в анекдоте – двухметровый еврей-плотогон. Приехал из Германии закупать лес. Однажды повел плоты в Швецию и попал в шторм. Ему был семьдесят один год. Все погибли, он один выплыл. Силища бешеная. Двадцать лет он был бригадиром. В девяносто два года его затянуло под плот. По пьянке. Звали его Бронштейн. Но когда начались гонения на троцкистов, родственники собрались, заплатили кому надо, и весь клан стал Бруштейнами.

После школы я поступил в МГУ, изучал классическую филологию и был выгнан с треском через неполный год за то, что читал не те стихи, не с теми и не там. Пока учился, я почти жил в мастерской Эрнста Неизвестного, бегал за портвейном для великого и ужасного дяди Толи Зверева. Прибился к СМОГу – Самому Молодому Обществу Гениев. Вместе с ними орал стихи на площади Маяковского. Бузили, устраивали оргии. Они не были антисоветчиками. Просто игнорировали советскую власть. Кончилось тем, что их разгромили. Кто-то попал в психушку. А меня добрый дядюшка-гэбист отослал в родной Пятигорск, где его друг-военком отправил в армию. Я был единственный еврей в дивизии, которая формировалась на Западной Украине. Мне говорили «жидовская морда», после чего я брал табуретку и бил по голове. Затем вся рота била меня. Кончилось тем, что я их под автомат поставил и сорок минут рассказывал, как сейчас всех положу. Какались, писались. После этого стали друзьями. Потом с ними на Амуре шесть рукопашек прошел. Клиновым. На островах, которые Путин недавно отдал китайцам. Махалово было азартное, страшное. Бегу, думаю – сейчас уссусь со страха, а потом соображаю: ведь скажут, что еврей испугался! Я всю жизнь очень боюсь драться и всю жизнь дерусь. Наверное, израильская армия потому и побеждает.

Мы с женой в Пятигорске в одной школе учились, только она на пару классов младше. Ходили под ручку. Потом она прогнала меня за то, что целоваться лез. Воспитание строгое, казачье. Затем я вернулся из армии и увез ее. Почти полвека назад.

Когда всюду закрывали КСП, я создал один такой при партийной областной газете. Шикарный был главный редактор. Коммунист до мозга костей, переживший трех генсеков. Я спросил: что вам скажут в обкоме? А он: что ни скажут, от меня отскочит. Первый секретарь обкома Клюев, будущий министр легкой промышленности, потом ему говорил: «Вот у тебя Бруштейн. Все плохо – и фамилия, и борода, и волосы длинные, и джинсы. Пишет, сволочь, хорошо. Пусть работает».

Ян стал свидетелем коренного изменения имиджа Иваново, превратившегося из столицы хмурых революционных ткачей в город невест. Которые, впрочем, тоже отличались боевым нравом. Но если в других местах бунтари боялись, что введут войска, то ткачихи этого требовали сами – мужиков не хватало.

– Женщины собирали комитеты, писали письма в ЦК. Во многом из-за этого здесь создали машиностроительные заводы. И если текстиль практически умер, они еще держатся. После вывода из Германии здесь встала дивизия ВДВ. Сейчас баланс нормальный, но город все равно вымирает. Низкая рождаемость, молодежь уезжает в Москву. Поэтому, как ни странно, на выживших предприятиях дикий дефицит рабочей силы.

Ивановцы – люди с юмором. Чуть ли не у каждого памятника в городе имеется альтернативное народное прозвище. А городским легендам и вовсе нет числа.

– Есть у меня знакомый, профессор и бизнесмен Коля Железняк. Когда-то – командир стройотряда. Комиссаром

у него был Миша – кажется, Финкельман. Член райкома партии. Как только стали выпускать, он тут же уехал в Израиль. И вдруг приходит в партком письмо за подписью начальника генштаба израильской армии. Мол, благодарим партийную организацию Ивановского Химико-технологического института за то, что воспитали героя нации, который, будучи командиром роты пограничников, до подхода основных сил удерживал высоту против многократно превосходящих египетских сил, не потеряв ни единого солдата. Собрался партком: что делать? Вызвали Колю. Спросили: «Николай Иванович, как вы относитесь к этому факту?» Тот подумал-подумал и ответил: «Горжусь! Хорошего парня воспитали!»

Дом Яна Бруштейна тоже похож на музей. В нем есть и старинная прялка (без клопов), и множество картин, среди которых особое место занимают портреты жены. Ей он когда-то помог, чтобы не было скучно вдали от родных мест, сделать трио «Меридиан», прославившееся на весь Советский Союз. Угощая меня, Ян предлагает свинину, но сам не ест – не пристало это известному члену еврейской общины города.

– Я с уважением отношусь к любой вере. Как мне сказал когда-то костромской владыка Александр, когда я к нему по делам пришел: «Бог один. Целуй ручку, сынок».

У меня была клиническая смерть, после которой основной вопрос философии решился не в пользу материи. Наблюдал себя сверху. В таких случаях