Жизнь Леонардо, мальчишки из Винчи, разностороннего гения, скитальца - Карло Вечче

15

«Дикарь»

Милан, 26 января 1491 года

Однако вернемся ненадолго к тому «дикарскому» маскараду, в ходе подготовки к которому Салаи успел порыться в карманах конюхов-актеров.

Маскарад этот был частью торжеств по поводу двух пышных свадеб: Лодовико Моро женился на Беатриче д’Эсте, а Анна Сфорца, сестра Джана Галеаццо, выходила замуж за Альфонсо д’Эсте. Разумеется, в подготовке принимал участие и Леонардо.

8 декабря 1490 года Бартоломео Калько, которому было поручено украсить Большую залу замка Сфорцеско, направил в Павию гонца с просьбой прислать в Милан нескольких художников: Бернардино де Росси, Дзенале, Бутиноне да Тревильо, Трозо да Монца, «Агустино и магистра Лионардо», то есть Агостино да Ваприо и, собственно, Леонардо да Винчи. 24 января 1491 года должен состояться великолепный бал, а значит, к этому времени украшение залы нужно закончить. Что же предстоит сделать шестерым художникам? Изобразить на широких полотнищах в технике гризайля – монохроматической светотени, имитирующей мрамор, – двадцать девять ратных подвигов Франческо Сфорца, явно позаимствованных из «Сфорциады».

Драматургический центр этой иконографической программы, размещенный «точно напротив входа», – портрет Франческо «верхом на коне под триумфальной аркой». И хотя об этом не упоминает ни один документ, даже новый отчет посла, очевидно, что столь важное полотно может быть написано только Леонардо. Для него это первая публичная демонстрация грандиозного проекта памятника Сфорца при миланском дворе, да еще в присутствии представителей множества итальянских государств и зарубежных держав.

Двумя днями позже, 26 января 1491 года, свою роль в торжествах должен сыграть и Галеаццо Сансеверино, зять Моро. Будучи кондотьером, он решает провести рыцарский турнир в лучших традициях современности.

Леонардо, который прекрасно помнит аналогичный турнир 1475 года, устроенный Медичи, а позже воспетый в «Стансах» Полициано, поручено «устроить празднество», то есть подготовить необходимые элементы (костюмы, декорации, музыку), обрамляющие турнир и, как всякая рама, отвлекающие внимание зрителей от самого действа.

По такому случаю Леонардо вновь обращается к спецэффектам: дав волю своей страсти сочетать несочетаемое, он создает для бойцов с их свитами маскарадные костюмы, в которых самым невероятным образом смешивает человеческое и животное.

Первой на площади, где установлены сцены, появляется триумфальная колесница, с которой читает стихи поэт, за ней движутся несколько одетых индийцами «партий», возглавляемых маркизом Мантуанским Франческо Гонзагой, Аннибале Бентивольо и Фракассо Сансеверино.

Получить представление об одеждах участников можно, прочтя заметки Леонардо о пышном наряде «месера Антонио Гри, венецианца, соратника Антонио Марии», то есть Антонио Грифо, немолодого уже дворянина-поэта, любителя Данте и Петрарки, который как раз состоял на службе у Сансеверино, а в турнире участвовал на стороне его младшего брата Антонио Марии.

Щит его начищен до зеркального блеска, символизируя добродетель; на шлеме – полусфера, символ обитаемого мира, увенчанная фигуркой павлина, гребень также из павлиньих перьев, символа преданности. Чепрак коня усеян павлиньими глазами на золотом поле, с обеих сторон крупа – щиты с фигурами добродетелей, Стойкости и Благоразумия, причем последняя, одетая в красное, восседает на огненной колеснице (известный арагонский символ, который Леонардо называет на миланском диалекте «focosa cadrega»). Она изображена с тремя глазами, свитком и лавровой ветвью в руке, что обозначает надежду, происходящую от верного служения[335].

Согласно несколько неожиданному свидетельству Элеоноры Арагонской, принцессы Неаполитанской, герцогини Феррарской и матери Беатриче и Альфонсо д’Эсте, на главном герое турнира, Галеаццо Сансеверино, золотой шлем с витыми рогами, увенчанный крылатым змеем, чей хвост и когтистые лапы спускаются на спину его коня, в свою очередь покрытого золотой чешуей, украшенной павлиньими глазами и отороченной мехом. На золотом щите кондотьера помещена бородатая фигура – символ Галеаццо как предводителя партии «дикарей». Характерные длинные бороды и коротко остриженные гривы коней делают воинов его свиты похожими на варваров: скифов, татар или черкесов. Вооружены они бесформенными дубинками. Десять труб самых причудливых форм пронзительно выводят экзотическую мелодию, а в качестве волынок используются бурдюки из козлиной кожи.

За Галеаццо следуют и другие рыцари: Николо да Корреджо; сын и зять Галеотто I Пико делла Мирандола; графы Алессандро и Франческо Сфорца; боец, выставленный Маркезино Стангой; Мариоло де Гвискарди и так далее.

Побеждает, как и предполагалось, Сансеверино, сломавший двенадцать копий в двенадцати схватках. А Беллинчони, теша себя надеждой сравниться с Полициано, воспевает турнир в стихах[336].

Давайте теперь заглянем за кулисы, в те комнаты дворца, где раздеваются актеры, готовясь облачиться в необычные костюмы, созданные Леонардо. Как мы уже знаем, один из них, конюх, складывает одежду на краю кровати. После чего Салаи быстрее молнии достает из кошелька все деньги, которые там находит: в общей сложности две лиры четыре сольди.

Воспоминание об этом невероятном эпизоде записано рукой самого Леонардо на уже упоминавшемся листе из Манускрипта С: «Также 26 января следующего года, пока я, будучи в доме мессера Галеаццо да Сансеверино, устраивал празднество в честь его турнира, а некие конюхи примеряли одежды дикарей, коими на этом празднике рядились, Джакомо подобрался к кошельку одного из них, лежащему на кровати вместе с другой одеждой, и вытащил все деньги, что в нем нашел, – 2 лиры 4 сольди»[337].

Эта заметка важна для нас не только как воспоминание о проступке Салаи, но и как непосредственное свидетельство «дикарского» маскарада. Ведь речь идет о привычных персонажах позднесредневекового народного карнавала, символах непорочного периода человечества, несмотря на всю неотесанность хранящих в себе вековую мудрость. Но Леонардо, похоже, видит в них и кое-что еще. «Природа важнее породы», – пишет он в Кодексе Тривульцио, имея в виду и себя, диковатого мальчишку из Винчи, даже в Милане носящего клеймо «homo sanza lettere»[338], и свою мать, «дикую» черкешенку, явившуюся из мира, по сей день живущего в полном согласии с природой.

Дикари в средневековой карнавальной культуре всегда изображаются одинаково: полуобнаженные, едва прикрытые листьями или звериными шкурами, с неизбежными узловатыми дубинками в руках, этими шутовскими фаллическими символами, готовыми обрушиться на головы и плечи неосторожных зрителей.

На нашем празднестве Сансеверино, представившийся герцогу сыном короля Индии, произносит речь, которая начинается с нескольких фраз на фальшивом, неразборчивом варварском наречии, а продолжается на вольгаре. В рукописи поэта-аристократа Гаспаре Висконти среди прочих карнавальных песен, что бытовали тогда в Милане, сохранилась и песня сопровождавших Сансеверино «дикарей», тоже переодетых в индийцев: «Мы Индии дети, / природы отшельники […] Зловредное семя, / в пещерах живущее, / одежды не знаем мы…»[339].

Образ «дикаря» надолго пленит воображение Леонардо: на одном из его поздних рисунков снова возникает играющий на дудке всадник, нечто среднее между зверем и человеком: кажется, будто инструмент является продолжением или даже растет из его животной маски