Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев - Андрей Борисович Шолохов

наступление, русские подошли к крепости Карс и осадили ее. В ночь на 6 (18) ноября 1877 года они штурмом овладели крепостью. Несколько сильных ударов в боевых столкновениях на Черном море было нанесено и турецкому флоту.

Будучи разгромлены на обоих театрах и осознавая угрозу овладения русскими Константинополем, Турция поспешно запросила мира. 19 (31) января 1878 года в Адрианополе было подписано перемирие. Обе стороны прекращали боевые действия. Турции и России предстояло заключить между собой мирный договор.

Настали дни отдыха, праздников. Отдыхал и Михаил Дмитриевич. Он часто бывал в Константинополе, но еще чаще, пользуясь перемирием, попадал на предконстантинопольские укрепления, осматривал их, дивился искусству нанятых Турцией европейских инженеров.

По условиям перемирия, в определенном пространстве, разделявшем русские и турецкие войска, не должно было быть ни одного турка, а между тем за рекою Карасу они попадались то и дело. Близость эта являлась совсем нежелательной. Недавние враги легко могли вспомнить еще живое прошлое. Случайный выстрел мог привести к ожесточенной схватке. Стремясь предотвратить такое развитие событий, Скобелев решил удалить турок из этого запретного пространства.

Дня через три, после того как скобелевская дивизия пришла в забалканский городок Чатылджу, расположенный вблизи речки Карасу, Михаил Дмитриевич сказал своим ординарцам и ближайшим офицерам: – Будьте готовы, завтра мы поедем осматривать неприятельские редуты!

Действительно, на следующее утро Скобелев с генералом Струковым, полковником Гродековым, ординарцами и несколькими казаками отправились в гости к туркам.

Всего со Скобелевым было человек пятнадцать, и эта горсточка русских людей направились в самую гущу фанатически настроенной обозленной неудачами турецкой армии.

Выехали утром. До турецких укреплений было километров тридцать. Скобелев на своем любимом коне, белоснежном красавце Шейново был весел, шутил со спутниками, хотя глаза его то и дело зорко вглядывались в даль. Наконец, перед путниками вытянулась грязная с болотистыми берегами речка Карасу. Вправо за нею высились грозный турецкий редут, мрачно глядевший на русских жерлами орудий.

Не говоря ни слова, Скобелев повернул коня и направился в сторону этого укрепления. Офицеры и казаки последовали за ним. Скоро оказалось, что даже до Карасу нельзя добраться – слишком вязко было предбрежное болото. Тогда Михаил Дмитриевич распорядился отыскать брод.

– Ваше превосходительство, – заметил один из ординарцев, – здесь невозможно перебраться! Но километрах в трех есть мостик…

Скобелев сверкнул на него глазами, дал шпоры коню и решительно направился в болото. Конь, чувствуя зыбкую, вязкую почву, заупрямился. Михаил Дмитриевич решительно и сильно двинул его вперед. Умное животное сделало прыжок, но увязло в болоте и опрокинулось на бок вместе со своим всадником. К Скобелеву бросились его спутники, но, прежде чем они успели добраться до него, генерал уже стал на ноги, поднял коня, вскочил на него и преодолел болото, а затем и реку.

Пораженные турки не препятствовали русским осматривать позиции. Из редута Скобелев со своими офицерами проезжал по всей линии укреплений и добрался до берега Мраморного моря. Турецкие солдаты и офицеры почтительно отдавали честь русскому герою. С тех пор прогулка к Мраморному морю стала любимейшим развлечением скобелевцев.

Вскоре русские офицеры получили разрешение бывать и в самом Константинополе. Скобелевская дивизия продвинулась значительно вперед. Сам Михаил Дмитриевич был назначен командиром 4-го корпуса (16-я и 30-я дивизии) и избрал для своего пребывания деревню св. Георгия на узле дорог, выходивших в Константинополь.

Теперь Скобелев часто наезжал в столицу Турции для того, чтобы обеспечить своих солдат всем необходимым. В госпиталях свыше всякой нормы было белья и запасов необходимых лекарств. Одежда солдат на походе сильно пообтрепалась, и Скобелев добился разрешения отправить в Одессу нескольких офицеров для закупки сукна, которое они доставили в корпус и в полках закипела работа, и скоро скобелевцы, все до одного, были одеты в новые, прямо с иголочки мундиры. Благодаря заботе Михаила Дмитриевича были заменены неудобные кепки на гвардейские фуражки. Солдаты восторгались: им казалось, что эти головные уборы пожалованы были за отличия под Плевной и переход через Балканы…

Еще более привлекал к себе солдатские сердца Михаил Дмитриевич своим обращением. Суровый, величаво-холодный, грозный в бою, в дни отдыха он был по-дружески нежен с подчиненными. Иногда казалось, будто он в лицо знает всех солдат, по крайней мере своей прославленной 16-й дивизии.

Очевидец описывает такие случаи. Идет по лагерю Скобелев, навстречу ему пробирается сторонкой солдатик, стараясь всеми силами не попасться на глаза генералу. Вдруг оклик:

– Эй, нижний чин, стой!

Солдатик ни жив ни мертв останавливается и вытягивается в струну перед корпусным.

– Петров? – слышит он несколько картавящего генерала.

– Никак нет, ваше превосходительство, Степанов!

– Ах да, Степанов; как я это позабыть мог, братец… Ведь мы с тобой плевненские.

– Так точно, ваше превосходительство!

– Да, да, помню, в траншеях вместе были… Что, Степанов, поди по деревне скучаешь? Поди, родители там остались?…

– Так точно, ваше превосходительство! Отец с матерью….

– Не скучай, скоро и по домам теперь… Послужили мы с тобой, Степанов, Отчизне, поработали всласть, теперь и на печке поваляться не грех… Ну, ступай, Степанов. Будешь в деревне, что понадобится, мне пиши, не стесняйся. А я товарища не забуду… Прощай пока!

Генерал отходит, а солдат как зачарованный стоит на месте и долго-долго смотрит ему в след. В душе его растет горделивое сознание, что и он вовсе не какой-нибудь Степанов из захолустной деревушки, а Степанов – воевавший со Скобелевым, не простой солдат, а скобелевец, и горд Степанов и изо всех сил старается стать достойным сослуживцем Михаила Дмитриевича.

Если, встречаясь с солдатиком, Михаил Дмитриевич замечал, что у того что-нибудь не в порядке, то не бранил, не кричал на него, не грозил всевозможными карами.

– Как же это ты так, братец? – журил он виноватого, и не стыдно это тебе? Вот уж от тебя-то никак ничего подобного я не ожидал!

– Виноват, ваше превосходительство! – чуть не плачет солдат, удивляясь и в то же время гордясь тем, что генерал от него не ожидал неисправности…

– Только что разве виноват! Даешь слово, что в другой раз этого не будет?

– Так точно, ваше превосходительство, даю…

– Ну, смотри! Не давши слова, – крепись, давши – держись!

Чаще всего бывало, что после подобного генеральского выговора солдат исправлялся и становился образцовым…[114].

Когда в Сан-Стефано среди солдат вдруг началась эпидемия тифа, Скобелев плакал, узнав, что и среди его корпуса есть заболевания. Слезы этого железного человека, проливаемые о подчиненных, все более и более увеличивали любовь к нему. Солдаты не только 4-го корпуса, но и из других подразделений боготворили Михаила Дмитриевича…

В своих поездках в Константинополь Скобелев нередко наведывался в