Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев - Андрей Борисович Шолохов

пожалеет, чтобы осмотреть место, если нужно и несколько раз, и, разумеется, после этого идет наверняка. На мой глаз, Скобелев – человек большой и с вполне заслуженной военной репутацией»[121].

Между тем международные события развивались стремительно. Условия Сан-Стефанского договора не удовлетворяли западноевропейские правительства. Консолидация славянства представляла угрозу для Австро-Венгрии и Англии, стремившихся сохранить осколки Османской империи в Европе в качестве «оплота против опасного перевеса славян». Англия к тому же, проявляя фальшивую «заботу» о целостности Турции, стремилась захватить ее африканские и азиатские владения. Глава английского правительства лорд Биконсфильд (Дизраэли), откровенный русофоб, стремился оккупировать Кипр и втянуть свою страну в войну против России. Франция тоже выступала против того, «чтобы Восток стал добычей России». Германия на словах занимала позицию стороннего наблюдателя, но фактически она поддерживала Австро-Венгрию. Назревавший кризис был чреват новой войной, к которой Россия не была готова. Поэтому Петербург принял предложение западноевропейских правительств и Турции о созыве конгресса в Берлине, призванного обсудить спорные вопросы.

Конгресс открылся в Берлине 1 (13) июня 1878 года под председательством Бисмарка. Оказавшись на нем в полной изоляции, опасаясь возможной войны с Англией в условиях революционного брожения в стране, русская делегация не смогла отстоять условия Сан-Стефанского договора. Они были изменены в ущерб южным славянам и России. Подписанный 1 (13) июля 1878 года Берлинский трактат признавал независимость Черногории, Сербии, Румынии, но границы Черногорского княжества были урезаны, по сравнению с русско-турецким договором, таким образом экономически Черногория и Сербия попадали в зависимость от Австро-Венгрии. Последняя получала также право оккупировать Боснию и Герцеговину, держать там войска и строить железные дороги. Румыния также попадала под влияние Вены. Болгария по линии Балканского хребта делилась на Северную и Южную. Последняя под названием Восточная Румелия возвращалась под власть Турции. Территория Северной Болгарии, вопреки условиям Сан-Стефано, сокращалась втрое. Небезуспешными оказались действия представителей Запада и Турции в решении вопросов, касавшихся азиатских владений Османской империи.

Скобелев писал Куропаткину: «Трудно стоять, потеряв веру в возможность славного окончания!.. Для большинства из нас, которые готовы сами себя рвать на клочки для величия и славы дорогого Отечества до сих пор непонятно, зачем сдавать завоеванный русской кровью край, пустить турок в Шейново и на Николай!.. Наконец, быть свидетелем порабощения вновь многострадальной Южной Болгарии»[122].

Анализируя международную обстановку в письме тому же лицу, Михаил Дмитриевич отмечал: «По мнению англичан, которых я видел, Биконсфильд, ныне испробовав все средства втянуть свою страну в войну с Россией, окончательно убедился, что большинство войны не желают… Начинает созревать убеждение, что соединение двух Болгарий неизбежно. Что лучшее средство до крайности умалить значение русских интриг – это самой Англии способствовать удовлетворению стремлений болгарской народности в таких размерах, которые Болгарии нелегко было бы в будущем ждать от России…

Было бы слишком для нас грустно опять упустить психологический момент – и самим лишить себя тех результатов, которые куплены ценой русской безропотной усидчивости и русских трудовых грошей»[123].

Однако антирусская и антиславянская деятельность представителей Англии, Австро-Венгрии и Турции на конгрессе не могла перечеркнуть положительного значения войны для балканских народов. В результате ее были созданы независимые государства на Балканах. Для населения, еще подчиненного Турции, открывались пути борьбы за автономию. Война показала глубокую близость русского и балканских народов, скрепила в совместных боях их союз.

Жизнь в войсках, остававшихся в Болгарии, продолжалась. В июле Казанский полк, особенно любимый Скобелевым, отмечал свой праздник. Еще задолго казанцы принялись готовиться к нему. Им было известно, что на праздник явятся турецкие генералы. Михаил Дмитриевич со своей стороны принял все меры, чтобы этот день его солдаты провели как можно веселее.

В день праздника прибыл в полк турецкий главнокомандующий Фуад-паша. Его приняли с почестями, и сам «белый генерал» как бы признал старшинство турка по чину над собой. Михаил Дмитриевич, скомандовал войскам «на караул», подскакал к Фуаду с рапортом. При объезде паши войск солдаты кричали в ответ на его приветствие: «Здравие желаем, ваше превосходительство!» После объезда все войска прошли церемониальным маршем, и начался пир…

И тут Скобелев сумел показать солдатам, что они победители. Для трех батальонов казанцев были устроены столы в виде георгиевских крестов, расположенных по вершинам треугольника. У основания его оборудовали место для офицерской трапезы, а у вершины поставлен был стол в форме турецкого полумесяца, обращенного своей вогнутой стороной к столам русских. Турки не заметили особенностей этого расположения, но солдаты поняли мысль своего командира и шумное «ура» то и дело вспыхивало за их столами. Пир удался, и даже турки вспоминали о нем с удовольствием[124].

Вскоре Михаил Дмитриевич с радостью встретил свою мать Ольгу Николаевну. Вместе с ней прибыл его бывший учитель Жирарде. Теперь Скобелев и Константинополь забыл. Целые вечера проходили у него в задушевных беседах с матерью. В эти часы не было счастливее человека, и вдруг в его жизни ворвалась горькая обида.

В одно августовское утро Михаил Дмитриевич получил уведомление, что его желает видеть недавно прибывший новый командующий граф Э. И. Тотлебен. Скобелев собрался надеть полную парадную форму.

– Приготовь мне скорее сюртук и шпагу! – приказал он своему денщику Лею.

Тот принес, но едва Скобелев взглянул на драгоценное оружие, как увидел, что все бывшие на шпаге крупные бриллианты вынуты….

Он побледнел и раскричался. Лей стоял перед ним с перепуганным видом. Ясно было, что он ничего не знает о пропаже.

– Позови Круковского! – крикнул ему генерал.

Круковский служил старшим его денщиком и в отношении Скобелева был тем же, что и знаменитый Прошка у Суворова. Поляк Круковский был вспыльчив и даже дерзок, но любил Михаила Дмитриевича.

Скобелев встретил его криком, но Круковский не мог ничего ему объяснить, не зная даже о существовании на шпаге драгоценных камней.

– Знать ничего не хочу, – гневался Скобелев, чтобы были мне бриллианты, не то оба в Сибирь пойдете!

Круковский, в свою очередь, вспылил.

– За что же в Сибирь? – заговорил он, почем я знаю, кто камни взял… Мало ли к вам всяких господ ходит – за всеми не усмотришь!

От этих слов Скобелев даже о пропаже забыл. Его гнев перешел в ярость: один только намек, что грязное преступление совершено кем-либо из близких людей, из товарищей по сражениям, вывели Михаила Дмитриевича из себя…

Он долго не мог успокоиться и к Тотлебену уже не поехал.

Близкие к Михаилу Дмитриевичу офицеры узнали о пропаже, и сами произвели следствие. В результате следствия выяснилось, что виновником был А. А. Узатис, человек облагодетельствованный Михаилом Дмитриевичем, один из его ординарцев.

Скобелев побледнел как