Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев - Андрей Борисович Шолохов

«После войны уже, года через полтора, еду я в Москву. В одном купе со мной – военный. Сначала было он на меня пофыркал, потом успокоился и разговорился… Зашла речь о войне.

– Вы участвовали тоже? – спрашиваю я его.

– Как же. Только ничего не получил.

– Почему же?

– Четверташников при мне не было.

– Каких это?

– А которые с редакцией по четвертаку за строчку… Скоропадентов… Они меня не аттестовали – я ничего и не получил…

– Разве корреспондентов представляли к наградам?

– А то как же… Газетчики в большом почете были.

Зашла речь о Скобелеве… Мое инкогнито для него было еще не проницаемо.

– Его, Скобелева, Немирович-Данченко, выдумал.

– Это как же?

– Да так… Пьянствовали они вместе, ну тот его и выдумал.

– Да вы Немировича-Данченко знаете?.. Лично его видели?

– Как же… Сколько раз пьяным видел… И хорошо его знаю… Очень даже хорошо.

– Вот те и на… А я слышал, что он вовсе не пьет.

– Помилуйте… Валяется… До чертиков…

Под самой Москвой уже я не выдержал. Отравил генералу последние минуты.

– Мы так с вами весело провели время, что позвольте мне представиться.

– Очень рад, очень рад… С кем имею честь?

– Немирович-Данченко…

– Как Немирович-Данченко…

– Так…

– Тот, который…

– Тот, который…

Генерал куда-то исчез… На московской станции кондуктор явился за его вещами…

– Да где же генерал-то?

– Господь его знает…

– Да где же он прячется?

– Они сидят давно уж… в… Запершись в…

Предоставляю читателю догадаться, куда сокрылся он от четверташника и пьяницы.

Но это еще тип добродушный. Были и поподлее…»[137].

С большой эмоциональностью описаны в дневнике В. И. Немировича-Данченко героизм русских и болгарских воинов, а также тяготы, выпавшие на их долю.

Зоркий взгляд военного корреспондента объективно фиксирует события, отмечает не только достоинства русский войск, но и силу противника. «Я сопоставляю с тем, что теперь вижу, – слышанное мною на днях на главной квартире о бессилии турок, – пишет В. И. Немирович-Данченко. – Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что нам придется иметь дело с сильным неприятелем… Дешевый задор и отважное легкомыслие кажутся теперь просто преступными. Армии придется расплачиваться за тенденциозный обман, в который ввели нас… сведения о бессилии турок»[138].

Замечания наблюдательного корреспондента, сделанное в самом начале кампании, еще до серьезных боевых столкновений, оправдалось затем всем ходом войны. Турки показали себя мужественными защитниками своих позиций, к тому же они искусно пользовались своим превосходным скорострельным оружием.

В Дунайской армии рядом до Скобелевым находился давний его знакомый – художник Василий Васильевич Верещагин. Сын череповецкого помещика, семи лет был отдан в Царскосельский малолетний кадетский корпус, но увлекся рисованием и, несмотря на сопротивление родителей, уволился со службы в звании прапорщика, поступив в Академию художеств.

Статный, высокий, он не производил впечатления человека мирной профессии, случайно оказавшегося на поле брани. Интересно отметить, что и погиб В. В. Верещагин на мостике броненосца «Петропавловск» рядом с адмиралом С. О. Макаровым 31 марта 1904 года.

На фронт русско-турецкой войны Верещагин отправился как художник-баталист. Впоследствии он писал: «… я захотел видеть большую войну и представить ее потом на полотне не такой, какой она по традиции представляется, а такой, какая она есть в действительности. Мне приходится выслушивать множество выговоров за ту легкость, с которой я пошел в опасное дело: они, военные, идут по обязанности, а я зачем?

Не хотели люди понять того, что моя обязанность, будучи только нравственной, не менее, однако, сильна, чем их; что выполнить цель, которую я задался, а именно дать обществу картину настоящей, неподдельной войны нельзя, глядя на сражения из прекрасного далека, а нужно самому все прочувствовать и проделать, участвовать в атаках, штурмах, победах, поражениях, испытывать голод, холод, болезнь, раны. Нужно не бояться жертвовать своею кровью, своим мясом, иначе картины будут не то…»[139].

Такой метод работы требовал от художника-баталиста не только гражданского мужества, но и незаурядных качеств воина: личной храбрости, способности к преодолению лишений и тягот войны, к самопожертвованию. Но кроме этих, так сказать общевоинских, свойств художник-баталист, вставший на путь подлинного реализма, должен обладать еще одним редким свойством: умением наблюдать и запечатлевать в зрительной памяти все подмеченное в самых трудных и опасных ситуациях. Этим редким свойством Верещагин обладал, как никто другой.

Знакомство мастера с большой войной было на этот раз весьма многогранным и серьезным. Раненный в начале кампании на Дунае, участвуя в неудачной, но героической попытке лейтенанта Н. Л. Скрыдлова, товарища по кадетскому корпусу, на миноноске «Шутка» потопить турецкий монитор, Верещагин едва не поплатился жизнью. Еле оправившись от ранения, он помчался под Плевну, стал свидетелем ее трагического третьего штурма, был в отряде И. В. Гурко, побывал на Шипкинском перевале, после падения Плевны совершил в колонне М. Д. Скобелева труднейший зимний переход через Балканы и участвовал в последнем бою за Шипку у деревни Шейново. Свои впечатления о войне на Балканах он отразил в большой серии художественных полотен, выполненных в Париже в 1878–1879 годах и отчасти в 1881 году.

Верещагин не раз бывал на перевале и видел своими глазами обстановку «шипкинского сидения». В своих картинах он не изобразил боев за перевал. Картины этой группы дают ряд образов, характеризующих будни шипкинской эпопеи; «Земляки на Шипке», «Батареи на Шипке», «Снежные траншеи на Шипке», «Могилы на Шипке». Здесь нет повествования, сюжета, а лишь правдивая передача будничной обстановки на Шипке, но эта обстановка говорит о таких исключительных трудностях, что будничное становится героическим.

Особое место в этой группе занимает триптих «На Шипке все спокойно» (другое название – «Часовой на Шипке»), состоящий из трех картин одинакового размера и формата, последовательно развертывающих драматическое повествование о русском часовом на Шипке, не смененном во время снежного бурана; он замерз, но не покинул своего боевого поста.

Картина «Шипка-Шейново» («Скобелев под Шипкой») как бы завершает цикл картин Верещагина, посвященных русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Она изображает не самый бой, а поле битвы на другой день после боя: Скобелев поздравляет выстроившиеся войска с победой.

Василий Иванович Немирович-Данченко так описывал этот бой под деревней Шейново и участие в нем Верещагина: «… Скобелев повел свои войска на штурм. Несколько редутов взяли штыками. Бой был упорный и отчаянный. Кругом люди падали как мухи. С злобным шипением пули уходили в снег…, другие словно вихрь, проносились мимо, и посреди этого ада В. В. Верещагин, сидя на своей складной табуретке, набрасывал в свой походный альбом общую картину атаки…. Много истинного мужества и спокойствия нужно было для этого…»[140].

Момент, «Мы выезжали из дубовой