Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев - Андрей Борисович Шолохов

рощи, закрывавшей деревню. Войска стояли левым флангом к горе св. Николая, фронтом к Шейнову. Скобелев вдруг дал шпоры лошади и понесся так, что мы едва могли поспевать за ним. Высоко поднял над головой фуражку, он закричал своим звонким голосом: «Именем отечества…. спасибо, братцы». Слезы были у него на глазах… Трудно передать словами восторг солдат: все шапки полетели вверх и опять и опять, все выше и выше – ура! ура! ура! ура! без конца. Я написал потом эту картину»[141].

Картина «Шипко-Шейново», созданная художником-очевидцем, полна патриотического воодушевления и вместе с тем дышит суровой правдой войны.

У подножия покрытых снегом Шипкинских высот, на поле недавнего боя, с еще не убранными телами убитых, выстроены русские войска, бесконечным рядом уходящие в даль, к горам. Отчетливо видны летящие вверх солдатские шапки. Вдоль фронта, впереди своего штаба, скачет на белом коне Скобелев с фуражкой в поднятой руке. За ним, рядом со знаменосцем, – Верещагин (в штатской одежде). Вся эта полная жизни, движения и воодушевления сцена победоносного смотра приковывает к себе внимание зрителя, хотя и показана на заднем плане. Умение привлечь внимание зрителей к главному действию и вместе с тем развернуть широкую картину самого поля недавней битвы и горного пейзажа вдали свидетельствует о большом композиционном мастерстве художника.

На поле боя, на подступах к турецким редутам, разбросаны тела убитых русских солдат. У самых редутов грудами лежат тела турок и русских. Бой был крайне ожесточенным, ибо и русские, и бившееся в их рядах Болгарское ополчение, и турки понимали решающий характер этой последней битвы за Шипку. Пленных в этот день во время боя не брали. Верещагин в своих воспоминаниях говорит, что после боя он долго, до наступления темноты, бродил один по полю битвы, всматриваясь в позы и лица убитых; особенно поразили его сраженные наповал, застывшие в том положении, в каком их настигла внезапная смерть. Эти наблюдения и легли в основу изображения первого плана картины.

Картину замыкает горный пейзаж. Окутанные морозной мглой вершины Балкан, широкая снежная равнина и обнаженная дубовая роща за турецкими редутами не только документально точно передают обстановку действия, но и своим суровым величием способствуют созданию впечатления значительности изображенного события. Балканская батальная серия Верещагина вызвала большой общественный резонанс и в России, и за рубежом. Несмотря на отсутствие какой бы то ни было экзотичности и эффектности, именно она своей суровой, мужественной правдой и острой публицистичностью принесла художнику мировую славу. И в России, и за рубежом общественность раскололась на два лагеря: демократические круги принимали картины Верещагина сочувственно, реакционные – враждебно.

Верещагин оставил интересные воспоминания о русско-турецкой войне 1877–1878 годов, проникнутые отеческой заботой о простом солдате. Он, в частности, советует «беседовать офицерам с людьми, развивать их; необходимо как можно чаще в положенные часы читать избранные сочинения; надобно поощрять наградами тех офицеров, которые охотно и старательно исполняют это».

Анализируя опыт походов, Верещагин пишет: «В конце концов можно сказать: необходимо, чтобы солдат наш, с одной стороны, возможно развивался нравственно и физически, с другой – сбросил бы с себя иностранную форму, которую он еще имеет, и, одетый в полушубок с теплыми рукавицами и носками, наловчился бы во всех маневрах, изворотах и движениях зимою: зимою ему придется сводить окончательные счеты с неприятелями России; зима его не раз уже выручала; пусть не стыдятся того, что зима у нас длиннее лета – она и впредь не даст нас в обиду»[142].

Верещагин привел интересные рассуждения М. Д. Скобелева о трусости и храбрости на войне: «Понятия о трусости и храбрости относительные; тот же самый солдат, в большинстве случаев, может быть и трусом, и храбрым, смотря по тому, в каких он руках. Одно верно, что солдат обыкновенно не дурак: увлечь его можно, но заставить идти, не показавши примера, трудно»[143].

И далее художник отмечал, что сам Скобелев никогда не рисковал жизнью попусту, всегда показывал пример бесстрашия, и презрения к смерти, и пример этот никогда не пропадал даром: у одних он пробуждал совесть, других учил, увлекал, поддерживал.

В заключение отметим, что власть имущие в России весьма настороженно относились к горячей поддержке интеллигенцией освободительной борьбы южных славян. Они считали, что вся эта «кутерьма» вызвана на свет подспудными противообщественными силами.

Действительно, борьба за независимость братьев славян способствовала росту революционного движения в стране, все больше людей приходило к мысли о необходимости освобождения самой России «от турок внутренних». Другой вопрос. К чему в конце концов такой образ мысли привел в условиях противоречивой российской действительности и действия враждебных внешних сил. К сожалению, российская интеллигенция в XX веке не раз становилась детонатором кровавых революционных и контрреволюционных событий, последствия которых дорого обходились и ей самой, и стране в целом.

Глава четвертая

В зените славы

Поездка в Германию. – На перекрестке международных интересов. – Снова в песках. – Трагическое известие. – Рекогносцировка. – Выдвижение к крепости. – Осада Геок-Тепе. – Завершение Ахал-Текинской экспедиции.

1

В апреле 1879 года генерал-лейтенант М. Д. Скобелев вернулся в Россию. А в июле он уже командовал расквартированным около Минска 4-м корпусом. Его летние письма той поры полны растерянности, какая бывает у человека, только что закончившего большое дело, а к новому еще не приступившего. Он пишет дяде графу А. В. Адлербергу. «Как трудно прожить чуть ли не целый век на войне и сделаться воспитателем войск в мирное время. Одно дело создавать войска, другое их расходовать… Это редко соединяется в одном человеке», – признается Скобелев и надеется, что у него все же хватит характера перестроиться и отвечать требованиям мирного положения и быть царю полезным не на одних только полях сражения[144].

В этом письме, вероятно, содержится очень тонкая дипломатия. Скобелев умел готовиться к войне, и теперь он начал, прежде всего с себя, «принимаясь за изучение любимых военных наук». Через неделю он уже работает по приведению всего в порядок. Столкнувшись с военной средой мирного времени, Скобелев не может не поиронизировать и посмеяться над людьми, каких всегда немало, «которые, когда была возможность возобновления военных действий, были ниже травы и тише воды, вздыхая и охая от болезней, теперь вдруг оправились и вельми возрадовались». С точки зрения Скобелева, эти люди мало пригодны для боевой службы в армии.

Положение Скобелева стало довольно затруднительным. Население его встречало восторженно, что очень беспокоило царский двор. Зная честолюбие Скобелева, едва ли можно сомневаться в том, что эти пышные встречи со стороны не только войск, но и широких слоев