Экология внимания - Citton, Yves;

индивидуальном уровне я определяю себя как "субъекта" именно по тому, на что я обращаю больше внимания (моя жена, мои родители, моя кошка, новые философские книги, концерты фри-джаза), по сравнению с миллионами вещей, которые я могу выбрать как достойные интереса вместо них (нищий на углу, голуби у моего окна, олимпийская победа Марселя, программа оперы). В АВТОНОМНОМ РЕФЕРЕНЦИАЛЬНОМ КРУГЕ - который "порочен" лишь постольку, поскольку он должен быть избирательно "добродетельным" - я уделяю внимание тому, что ценю, а я ценю то, чему уделяю внимание, в соответствии с самоподкрепляющейся динамикой, рассмотренной в главе 3. Именно потому, что я поклонник джаза, я обращаю внимание на объявление о концерте Мэри Хэлворсон, и именно потому, что я посещаю концерты, подобные концертам Мэри Хэлворсон, я являюсь поклонником джаза. Хотя в свете принципа уместности нам легко понять, почему мы обращаем внимание на то, что уже ценим, именно в одном из писем Флобера мы можем найти противоположный принцип, который замыкает автореферентный круг: "Чтобы что-то было интересным, нужно только долго на это смотреть". 2

Если внимание следует понимать как оценочную деятельность, направленную на то, чтобы сориентировать нас в отношении всего, что может оправдать привязанность к одному аспекту нашего окружения, а не к другому, то функция лаборатории заключается в том, чтобы, насколько это возможно, отрезать нас от тех уз (внимания/оценки), которые привязывают нас друг к другу и к вещам, которые циркулируют среди нас. Лаборатории пытаются получить результаты, которые как можно менее субъективны и аксиологичны - "объективные" результаты. В то время как они помогают нам измерить и оценить параметры, обусловливающие функционирование нашего внимания, они обречены оставлять нераскрытым, как бы подвешенным в пустоте, все то, что действительно включено нашим индивидуальным вниманием в реляционную паутину, в которой мы живем, - все то переплетение привязанностей, в котором оценка и оценивание тесно связаны.

Стена плача

Так, если мы выйдем из лаборатории и прислушаемся к дискурсам, посвященным учету взаимодействия привязанностей, формирующихся или разрушающихся между нами как личностями в начале третьего тысячелетия, мы услышим все более настойчивое нарастание голосов, провозглашающих "кризис внимания". В 1970-е годы мы пытались решить проблему информационной перегрузки, задаваясь вопросом об оптимальном распределении ресурсов и организации общества. В соответствии с большими движениями социального протеста, пережитыми западными странами в конце 1960-х годов, и впечатляющей демократизацией доступа к высшему образованию, это было время для создания новых аппаратов (технических, социальных, политических), которые будут отвечать новым вызовам и новым надеждам новой (постиндустриальной) экономики, нового (постдисциплинарного) общества и нового (постмодернистского) мира.

От "Третьей волны" Элвина Тоффлера 3 до "Трех экологий" Феликса Гваттари, 4 от самых консенсусных анализов до самых воинственных программ, новая экологическая чувствительность училась ставить под сомнение образ жизни, порожденный индустриализацией и массовым потребительством, а также подвергать сомнению ценности, определяющие наши жизненно важные экосистемы. Как правило, это сомнение основывалось на том очевидном факте, что начинают развиваться совершенно новые способы субъективации и валоризации, вызванные происходящими социальными преобразованиями - в дебатах речь шла о том, как оправдать надежды, порожденные общим повышением уровня жизни (в западных странах), сокращением рабочего времени, демократизацией знаний и эрозией деспотичных форм власти.

В отличие от этого неизбежно краткого очерка, хотя в начале третьего тысячелетия мы как никогда жалуемся на информационную перегрузку, наши стенания сейчас, вообще говоря, лишены надежды - за исключением надежды на то, что будущее может оказаться достаточно мудрым, чтобы вернуть нас к образам и качествам жизни, связанным с прошлым. Оценка не бросается в глаза: наша коллективная неспособность обратить (серьезное и эффективное) внимание на экологические угрозы и социальную несправедливость, которые угрожают нашему общему будущему, приводит к тому, что интеллектуальный горизонт настолько затуманен, что кажется полностью закрытым. Сорок лет кризисного дискурса показали тщетность заявлений о том, что мы находимся в конце тоннеля, и убедили многих в том, что мы должны повернуть назад - к "Les Trente Glorieuses" триумфальной системы оплаты труда (которые также были годами беспрецедентного разрушения окружающей среды), к национальному государству как единственному защитнику политики социальной солидарности (отсылающей все, что напоминает о несчастьях мира, обратно к границам) или к племенным ценностям, которые якобы гарантируют превосходство нашей цивилизации (христианство, гетеросексуальная семья, республика).

Размышления о судьбе нашего индивидуального внимания особенно подвержены МЕЛАНХОЛИЧЕСКОЙ НОСТАЛЬГИИ, характерной для нашей интеллектуальной атмосферы: понимание текущей динамики, бросающей тень на будущее, приводит людей к восхвалению прежнего образа жизни. Наиболее критически настроенные и ясно мыслящие из нас описывают происходящие социотехнологические преобразования почти повсеместно в терминах опасности отупления и порабощения. Беглый обзор некоторых (хороших) недавних публикаций позволит нам выделить три широких аналитических течения, которые, конечно, могут объединяться в конкретном авторе или книге. 5

Первое направление стремится проанализировать КАПИТАЛИСТИЧЕСКУЮ ПАТОЛОГИЮ ИНДИВИДУАЛЬНОГО ВНИМАНИЯ: структурное давление, направленное на максимизацию финансовых прибылей, приводит к неуклонному истощению аттенционных и интеллектуальных ресурсов индивида. Под заголовком "семиокапитализм" Франко Берарди наглядно продемонстрировал дисбаланс, возникающий из-за несоответствия между избытком семиотических товаров, доступных индивиду, и недостатком времени, необходимого для их разумного усвоения. Он характеризует наше затруднительное положение через отношения между киберпространством и кибервременем:

Киберпространство - это бесконечная продуктивность коллективного интеллекта в сетевом измерении. Потенциал всеобщего интеллекта чрезвычайно возрастает, когда огромное количество точек вступает в связь друг с другом благодаря телематической сети. Следовательно, инфопроизводство способно создавать бесконечный запас ментальных и интеллектуальных благ. Но если киберпространство концептуально бесконечно, то кибервремя вовсе не бесконечно. [...] Кибервремя - это органическая, физическая, конечная способность вырабатывать информацию. Эта способность находится в нашем разуме, и наш разум нуждается в медлительности времени разработки, он нуждается в аффективной сингуляризации информации. Если время разработки исчезает, человеческий разум вынужден следовать ритму машинной сети, и это приводит к патологии, которая проявляется как паника и депрессия на индивидуальном уровне и как генерализованная агрессивность в коллективном масштабе. 6

Выступая за политический бунт и призывая к появлению антикапиталистических альтернатив в поддержку автономистского идеала, Франко Берарди прежде всего отмечает многочисленные симптомы "патологического краха психосоциального организма", который является фундаментальной истиной бесчисленных кризисов, следующих один за другим на поверхностном уровне нашей экономики (рецессии, крахи рынков, государственный долг) и в глубине нашей субъективности (потребление риталина, прозака или виагры, выгорание и депрессия, самоубийства и попытки самоубийств).7

Второй тип дискурса подчеркивает МАШИНИСТСКОЕ РАЗРУШЕНИЕ СОЦИАЛИЗИРУЮЩЕГОСЯ ВНИМАНИЯ, вызванное нашей интенсивной медиатизированной жизнью: распространение коммуникационных машин, бомбардирующих нас срочными сообщениями, подавляет нашу способность быть внимательными к другим и внимательными к своим собственным желаниям. Когда Уинифред Галлахер характеризует наше существование через опыт "прерывания внимания", или Эдвард Халлоуэлл подчеркивает, что реальный вопрос