Пушкин. Наше время. Встречи на корабле современности - Гаянэ Левоновна Степанян

еще он хотел того всего, в котором он сам был нуль. Не пара – Россет, не пара Раевская, не пара Керн, только Гончарова пара. Пушкину ум Россет и любовь к нему Керн не нужны были, он хотел первого и недостижимого. Женитьба его так же гениальна, как его жизнь и смерть» (эссе 1929 г. «Наталья Гончарова»).

Письма к жене

ГС:

Но, как говорит Лотман, «она была неглупа и добродетельна»[97]. Пушкин переписывался с женой, и на этих письмах я хочу остановиться. Эпистолярный жанр был чрезвычайно развит в XVIII–XIX веках. И здесь, дорогие читатели, необходимо себе представить вот что. В современной системе быстрых сообщений можно обойтись смайликом, потому что контекст не успевает устареть. Контекст общения в мессенджерах сводится к разговорным сиюминутным ситуациям, а в предыдущие века положение дел было иным. Тогда письма писали обстоятельно, потому что скорость обмена сообщениями была несравнимо ниже.

В эпоху Пушкина язык письма имел большое значение. Например, Лотман приводит такой пример: в начале XIX века один важный вельможа, обратившись к равному себе, написал: «Милостивый государь мой». А тот счел это страшным оскорблением и в ответе трижды прописал: «Милостивый государь, мой, мой, мой».

МВ:

Да-да, я тоже, когда читал, обратил внимание на этот момент.

ГС:

Пушкин и в эпистолярном жанре выступает как новатор. Он создает новую культуру общения в плане отношений мужа и жены. Он переписывался с Натальей Николаевной на русском языке, хотя большинству прочих своих адресатов он писал по-французски. Своей жене Пушкин писал: «женка», «душка моя», «какая ты дура, мой ангел», «ты баба умная и добрая». Использует просторечия и патриархальный тон: «Не смей купаться – с ума сошла, что ли», «теперь полно врать; поговорим о деле; пожалуйста, побереги себя». Про свою жизнь он тоже рассказывает ей в таком нарочито просторечном стиле: «Эх, женка! почта мешает, а то бы я наврал тебе с три короба», «одна мне и есть выгода от отсутствия твоего, что не обязан на балах дремать да жрать мороженое»…

МВ:

А еще он писал ей так: «Покамест грустно. Поцелуй-ка меня, авось горе пройдет. Да лих, губки твои на 400 верст не оттянешь. Сиди да горюй – что прикажешь!»

ГС:

Он и в письмах осваивал возможности языка.

МВ:

Да-да, безусловно. Особенно это бросается в глаза, когда читаешь письма Пушкина Наталье Николаевне подряд. И переход от писем невесте к письмам жене, конечно, разителен. Они выглядят абсолютно современными. Пушкин в переписке как бы преодолевает в прямом смысле слова расстояние, он пишет послания, которые будут прочитаны получателем через неделю, в лучшем случае через два-три дня, – и пишет их так, словно это мгновенное сообщение.

Он, разумеется, не думает об этом сознательно, это не «упражнение в стиле». Он просто интуитивно разрабатывает русский интимный язык. То, что у него не получилось, когда он писал невесте из Болдина: «Милостивая государыня Наталья Николаевна, я по-французски браниться не умею, так позвольте мне говорить вам по-русски, а вы, мой ангел, отвечайте мне хоть по-чухонски, да только отвечайте». А с женой он себе мог позволить настоять на том, чтоб именно таким вот интимным тоном писать. В то время, еще раз напомню, «интимные отношения» – это значит не только сексуальные, это значит домашние, короткие, предельно откровенные.

Корпус писем Пушкина жене – отражение, срез тех отношений, которые Пушкин пытался выстроить у себя дома: ведь для него были очень важны дом и семья, то, что называется «мой дом – моя крепость».

ГС:

Языковые новаторства Пушкина мы разберем в шестой главе. Но оговоримся уже сейчас, что сам Пушкин осознавал значение писем для развития литературного языка, и шутливо писал по поводу французского письма Татьяны к Онегину: «Доныне гордый наш язык // К почтовой прозе не привык». Но уже в письмах жене есть отсылки к басням Крылова, ставшим школой литературного языка того времени. Например, у Крылова в басне «Мор зверей» есть строки:

           И все, кто были тут богаты

Иль когтем, иль зубком, те вышли вон

                       Со всех сторон

Не только правы, чуть не святы.

И Пушкин в письме к жене цитирует «Ты, женка моя, пребезалаберная… <…> Подумай обо всем, и увидишь, что я перед тобой не только прав, но чуть не свят».

МВ:

И, по-моему, именно к этому слову, «пребезалаберная», сам же сделал примечание: «Насилу слово написал».

ГС:

С писем начинается и откровенное противостояние Пушкина и власть имущих. В то время частные письма на почте вскрывали и читали. Все помнят почтмейстера в «Ревизоре» у Гоголя. Он даже оставлял себе некоторые письма «на память».

МВ:

При этом, что характерно, Гоголь обставил дело так, словно почтмейстер Шпекин вскрывает письма исключительно для собственного удовольствия.

ГС:

В России читать письма в целях полицейского надзора стали со времен Екатерины II по инициативе тогдашнего почт-директора Ивана Пестеля, отца декабриста.

МВ:

Как это по-русски: радикальный диссидент – сын крупного чиновника.

ГС:

Читали не только письма Пушкина. Например, Александра Осиповна Смирнова из-за границы писала: «В матушке России, хоть по-халдейски напиши, так и то на почте разберут <…> я иногда получаю письма, просто разрезанные по бокам»[98]. Даже миролюбивый Жуковский и тот возмущается: «Кто вверит себя почте? Что ж выиграли, разрушив святыню – веру и уважение правительству? – Это бесит!»[99] Как современно…

МВ:

Жуковский отнюдь не лютый оппозиционер. Жуковский учитель царских детей.

ГС:

Как-то Пушкин, чтоб не участвовать в одном светском мероприятии, сказался больным. Об этом он в письме рассказал жене. Письмо прочитали, и разразился скандал с участием Николая I. Пушкин был возмущен, потому что он счел происходящее вмешательством в частную жизнь.

МВ:

Он был обязан присутствовать как камер-юнкер.

ГС:

Он не пошел поздравлять наследника престола, будущего Александра II, с присягой.

МВ:

Видимо, Николай возмутился, что Пушкин нарушил негласный договор. И вообще, ему, служаке, это было непонятно: он сам свое царствование воспринимал как службу.

ГС:

А Пушкин возмущенно в дневнике записывает: «…Какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться» (Т. 8. С. 38).

А вот из его письма Наталье Николаевне: «Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности… невозможно: каторга не в пример лучше» (Т. 10. С. 379). И еще: «Никто не должен знать, что может происходить между нами;