Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

Восьмидесятисемилетний Жозеф – самый статный из Гриненбергеров – кладет руки на стол и встает, вытягиваясь во весь рост. Расправив плечи и подняв подбородок, он начинает петь, срываясь чуть ли не на рев: «Panzer rollen in Afrika vor! Panzer rollen in Afrika vor!» [297]Это была песня армии Роммеля – тех еще времен, когда никто не мог ничего противопоставить его танкам в африканской пустыне. «На африканской земле светит жаркое солнце. Наши моторы поют свою песню!» Своей седой гривой и сжатыми кулаками Жозеф походил на ветхозаветного пророка, а в глазах его зажегся огонек воспоминаний. Но тут он покачал головой и нахмурился. «Была еще антисемитская песня», – сказал он. «Krumme, krumme Juden!» – запел он. «Жулики-евреи шляются туда-сюда, пусть валят через Красное море, волна по ним ударит, и на Земле будет мир».

13

Партийный начальник

Карл должен был это предвидеть. Инспектор заверял его, что он пробудет в Эльзасе всего три-четыре недели, чтобы помочь наладить новую школьную систему, организовать график работы учителей и составить планы занятий[298]. До Бартенхайма можно было ездить на велосипеде из Вайль-ам-Райна, и никто из Alte Kämpfer не будет там стоять над душой, как не будет рядом стукачей, следящих за тем, чтобы учитель обязательно произносил «Хайль Гитлер!». Если Карл сможет просто поддерживать видимость – носить форму, ходить на партсобрания и воздерживаться от ругани в адрес нацистского начальства, – наверное, он сможет пройти через военные годы живым.

Теперь три-четыре недели растянулись на два года. Помимо школьных дел и уроков, Карлу приходилось засиживаться до глубокой ночи за официальными документами. В марте 1942‐го его назначили ортсгруппенляйтером, то есть руководителем парторганизации НСДАП в Бартенхайме и окрестностях. Карл впоследствии будет утверждать, что пытался отказаться от этой должности. Назначили его почти через год после того, как с этого поста ушел первый партийный начальник Шарль Рейман, и согласился он только потому, что нацистское руководство не оставило ему выбора[299]. «Во время войны, – говорил он – каждый обязан идти, куда прикажут»[300].

Как директор школы Карл всегда обладал определенной властью в деревне, где эта школа находилась. Но после назначения ортсгруппенляйтером он стал фактически главным в Бартенхайме, более могущественным начальником, чем даже мэр. Он должен был не только учить детей, но и разъяснять политику Рейха их родителям и следить за тем, чтобы те выполняли его правила. «Mit der Bevölkerung fühlte ich mich verbunden», – напишет он потом[301]: «Я очень привязался к населению города». Местные отличались язвительностью и хитроватым юмором, которые напоминали Карлу о его родне в Херцогенвайлере. Однако рядом с ним эльзасцы никогда не чувствовали себя по-настоящему спокойно. С какой бы симпатией он к ним ни относился, он все равно был поставлен присматривать за ними, то есть был официальным представителем врага.

Эльзас предполагалось сделать сверкающей витриной национал-социализма, и его народ должен был маршировать в ногу со своим фюрером. Однако за ширмой пустых помпезных речей и безудержной пропаганды регион раздирала собственная тайная война. Чтобы выжить, людям приходилось играть сразу несколько ролей – добропорядочных нацистов и тайных франкофилов, борцов сопротивления и коллаборантов. На улице они выкрикивали «Хайль Гитлер!», потом спешили домой, чтобы послушать Шарля де Голля по коротковолновому радио. На парадном крыльце они вывешивали флаги со свастикой, а в подвале – французский триколор. В каждой стране есть две страны, как говорил Милтон Майер, но в Эльзасе под этими двумя странами лежала еще одна – не Франция и не Германия, а некое сложное переплетение их обеих.

Местные газеты, оказавшиеся в лапах нацистской цензуры, изо всех сил старались не замечать этого, чтобы настойчиво внушать всем ощущение нормальности[302]. В них печатали анонсы выставок вышивки и вязания, рекламу кулинарных курсов и объявления о рождении детей. («В июне-месяце аист посетил наши семьи пять раз!») Еще в газете можно было прочитать сообщение о произнесенной кем-то речи под названием «Обязанности жены в доме, во дворе и в огороде», а также увидеть серию фотографий о жизни фюрера. Автор одной «юмористической» заметки рассказывал, как Карл увидел в Бартенхайме женщину, кормившую своих кур пшеницей. Это было нарушением военных ограничений – «Кто тратит зерно, тот кормит Англию!» – и женщина была явно взволнована. «Guten Tag, герр Гитлер!» – выпалила она. На что Карл усмехнулся и ответил: «Моя фамилия Гённер. У меня нет желания становиться господином Гитлером, слишком это большая ответственность!»

Порой оккупация начинала напоминать натужную комедию, где актеры лукаво играют свои роли. Но если бы все было так просто. Небольшая группа – меньшинство – эльзасцев приветствовали смену режима. Карл же, по крайней мере первое время, даже верил в значимость своей должности. Через два месяца после того, как он приехал в Эльзас, он выступил с речью в городском спортзале. Речь называлась «Структура, цели и задачи Национал-социалистической рабочей партии». «Приглашаем всех жителей Бартенхайма, особенно мужчин» – такое объявление поместила местная газета; тон его был лишь немного мягче предупреждений о недопустимости прослушивания иностранных радиопередач. Через три недели, на партийном совещании в местной пивной, Карл пустился в еще более подробные объяснения того, как работает «чудесный организм» нацистской партии с ее хитроумными ячейками и блоками. «Четкий и ясный рассказ директора школы присутствующие встретили бурными аплодисментами», – заключил репортер.

Прошло более семидесяти пяти лет с тех пор, как закончилась война – казалось бы, достаточно времени, чтобы узнать правду, скрытую за такими заметками, отделить факты от пропаганды. Насколько вообще нацистские сборища пользовались популярностью в Эльзасе? И насколько воодушевлены были выступавшие на них ораторы? Действительно ли залы собраний были полупусты, как потом рассказывали некоторые местные жители? Или в них битком набивались нетерпеливые неофиты? В любой стране, попадавшей в оккупацию, есть своя тайная история. Проблема в том, чтобы понять, какой версии этой истории верить.

После войны более трехсот тысяч человек во Франции были обвинены в военных преступлениях и коллаборационизме. Однако протоколы судов над ними часто оказывались засекречены, к тому же нацисты перед отступлением изъяли или уничтожили большую часть своих документов времен оккупации. Был ли мэр симпатизантом нацистов? Стучал ли булочник на соседа? Коллаборанты часто говорят, что были тайными бойцами сопротивления. Они могут даже искренне так думать. Кому верить, если сами местные до сих пор спорят – не только о врагах, но и друг о друге?

Однажды июльским утром я пришел в мэрию Бартенхайма на встречу с Габриэлем Арнольдом. Мсье Арнольд был заместителем мэра и