Российский колокол № 1–2 (34) 2022 - Коллектив авторов

Он успел пробежать метров пятьдесят по раскисшей глине, когда две пули ударили его в спину и одна – в шею…

…Ветер крепчал. Небо затянуло тучами. Они тянули к земле свои черные пальцы, но тополь не пускал их. Его ветви трещали, листва дождем сыпалась вниз. Дерево стонало от напряжения. Громкий хруст пронзил его толстые сучья…

…Внуки уходили. Один за другим. Они останавливались, ласково и нежно смотрели на Нее. В их таких родных и знакомых глазах было что-то, чего Она раньше не видела. Они знали то, чего пока не знала Она. В них не было горя. Они были спокойны, словно впереди еще вечность, и их глаза благодарили Ее.

Слезы струились по щекам, но Она не вытирала их. Она больше не пыталась остановить своих внуков, только сухие губы шептали: «До свиданья, Миша. До свиданья, Олег. До свиданья, Леночка». Она почему-то поняла: не нужно, чтобы они грустили, прощаясь. И Она душила в себе крик.

Только один раз снова мокрой веревкой скрутило горло. Тимофей, Ее сын, виновато улыбнулся и почесал подбородок. Почесал, как всегда это делал.

– Я тебя люблю, мама. Не плачь.

– Я не плачу, сынок. Не волнуйся за меня. Ступай спокойно.

– И пусть вас с Серёгой запишут в какой-нибудь ангельский полк! – расхохотался другой сын, Егор, хлопнув брата по плечу. – Поторопись!

Тимофей еще раз улыбнулся, смешно сморщил нос и двинулся к солнечному занавесу. И когда раздвинулся полог, над его седой головой вспыхнуло свечение, а за плечами шевельнулись могучие крылья…

– …Восьмой, доложите обстановку!

Штурман Серёга бросил на Тимофея, пилота Ми-8, быстрый взгляд. Майор Руднев подмигнул ему и сморщил нос.

– Второй, я Восьмой. Все нормально, падаем!

Радиостанция разразилась отборнейшим матом.

– Тимоха, гребаный ты по голове! – нарушая все правила работы в эфире, взревел командир авиаполка. – Докладывай нормально! Что происходит?

– При эвакуации группы спецназа в районе кишлака Вайдоль был обстрелян из крупнокалиберного пулемета. Левый двигатель на выходе, поврежден несущий винт, пробит маслопровод.

– Сесть можешь? – после секундной паузы спросил комполка. Опытный летчик понимал, что с такими повреждениями вертолет не жилец.

– Под нами территория враждебных пуштунских племен. А главное… – Тимофей хмыкнул, – а главное – горы, мать их!

– До Баграма дотянешь?

– Нет.

– Сколько вам еще?

Тимофей посмотрел на штурмана, старлея Серёгу Панина. Тот молча показал два пальца.

– Пару минут.

Комполка шумно вздохнул в микрофон и властным голосом произнес:

– Приказываю оставить поврежденную машину и прыгать с парашютом.

Руднев снова посмотрел на штурмана, тот поджал губы, подумал несколько секунд и отчетливо мотнул вихрастой головой. Тимофей подмигнул ему и прижал микрофон к губам, потому что начал завывать второй двигатель.

– Приказ исполнить не могу.

– Что значит не могу? – заорал комполка. – Я приказываю! Тима, Серый! Прыгайте! Это приказ, вашу мать! Это приказ!

Тимофей обернулся через плечо в пассажирскую кабину, где, сжимая оружие между коленей, сидел десяток бойцов, перемазанных пылью и кровью, и негромко сказал в микрофон:

– У спецназа нет парашютов…

…Ветер ревел во тьме. С черного неба несся чей-то злой хохот. Одинокий тополь, весь израненный и обломанный, из последних сил цеплялся корнями за землю, противостоя страшной буре…

…На Ее ладонь легла горячая сухая рука. Она вздрогнула. Матвей смотрел на нее мягко, с любовью.

Они оставались вдвоем в огромном пустом зале. Холодный ветер теребил скатерти и развевал занавески. Только там, у лестницы, колыхалось медовое сияние.

– Ты… ты тоже… – задыхаясь, произнесла Она.

– Да, Настя. Мне тоже пора. Туда. К ним.

– А я?

– Скоро уже, Настя. Скоро. Но ты не спеши. Мы подождем.

Он погладил ее по седым, белоснежным волосам и легко поднялся, будто молодой.

– Матвей!

Он обернулся. Никто не оборачивался, когда уходил.

– Матвей! Почему так?

Он помедлил, глядя куда-то вдаль, сквозь нее. Сквозь стены. Сквозь века.

– Потому что это наша судьба. Я бы отдал жизнь, чтобы быть с тобой. Но я уже отдал ее, чтобы жили другие. Прости. Я не мог иначе. Да разве бы ты меня полюбила, если бы я был другим?

– Это… – она провела рукой кругом, показывая на пустой зал, – это все того стоило?

Матвей нахмурил брови, одновременно улыбнувшись, словно перед ним была глупая девочка, не понимающая очевидного.

– А как иначе, Настя?

Он пошел к золотому дождю, что сыпался из окна, забыв взять свою палку. Еще раз обернулся на пороге, улыбнулся молодой улыбкой и шагнул вперед…

…Черный полог неба разорвался, и сверху прямо в тополь ударила молния, вспоров мир. И в этой яркой вспышке, озарившей тьму, стало видно, что изнемогший в борьбе тополь был не один. Вокруг него высились тысячи других деревьев. Тонких и могучих, высоких и коренастых дубов, кедров, тополей. Тысячи и тысячи…

…Мерзлая, жесткая земля, перемешанная со снегом, ранила руки. От кислого тротилового дыма, перемешанного со сладкой пороховой гарью, свербило нос и драло горло. Под ногами лежало что-то тяжелое и мягкое, но оно быстро деревенело. Красноармейцу Федотову осколком срезало половину черепа.

Пальцы начинали неметь, застывая на дереве трехлинейки.

– Давай, Пашутин! Давай! Не вставай только! Он тебя не видит!

Цвинькнули пули по развороченному брустверу – это немецкая пехота издали пытается прижать красноармейцев ко дну окопов. Ближе сунуться боятся. После последней атаки на снегу остались с полсотни грязно-серых тел и два подбитых танка. Вот только лишь один из них покинул экипаж. Вторая бронированная дура с перебитой гусеницей осталась метрах в пятидесяти от окопов и теперь огрызалась из пулеметов и время от времени рявкала пушкой.

Угомонить ее было нечем. С артиллерией связи нет, бронебойщиков накрыло прямым попаданием, а на бросок гранаты подобраться пока не удавалось. Красноармеец Ефимов – узкоглазый якут – лежал в десяти метрах от окопа, срезанный пулеметом почти сразу, как поднялся. Пашутин проворно полз, ужом извиваясь между воронок, все ближе подбираясь к проклятой «четверке». Ему оставалось совсем чуть-чуть, когда нервы не выдержали. Он вскочил на ноги, сжимая в руках связку гранат. И через секунду рухнул. Его прошило сразу с трех сторон – танковым пулеметом и двумя выстрелами со стороны залегшей в снегу немецкой пехоты.

Политрук Зверюгин яростно выматерился и два раза пальнул в танк из пистолета. Ротного убило еще час назад, во время немецкой атаки, и теперь он оставался за главного.

– Если мы его не прикончим – то он прикончит нас, – сплюнул он. – Это ж как дот нам под самый нос подсунули!

Словно в ответ ему «четверка» харкнула пушкой и накрыла пулеметный расчет, сдерживавший пехоту.