Российский колокол № 1–2 (34) 2022 - Коллектив авторов

– Сделаем, товарищ политрук, – не по-уставному ответил Матвей, отложил трехлинейку, взял в руки по связке гранат и полез на бруствер.

– Заткни гада!

Матвей прополз полпути, когда его нащупал пулеметчик. Пули завизжали вокруг, с воем уходя в мрачное небо после рикошетов от промерзшей на метр земли. Матвей вжался в снег, но горячий кусок металла рванул его за плечо. Он взвыл от боли и тотчас почувствовал, как что-то горячее хлынуло по спине, стекая на бок. Сразу стало легко. Он ранен. Теперь медсанбат, госпиталь, а потом, может быть, отпуск по ранению. Сон на простынях, горячий обед, чистое белье.

– Игонин!

Усталый до равнодушия голос политрука донесся со стороны близких окопов. Игонин – вяловатый и добродушный дядька лет сорока. У него шестеро детей. У него живот и одышка. Он не проползет даже десяти метров. А за ним пошлют еще кого-нибудь.

Эти мысли мелькнули в голове Матвея, когда он уже бежал к распроклятому танку. Даже когда пять пуль пробили его грудь, он все равно не остановился. Он добежал…

– …А как иначе, Настя?..

…Высокий тополь с лохматой кроной закрывал небо своими руками-ветками, пряча в тень одинокую старуху на лавочке. Он заботливо укрывал ее от жары, шепча листьями что-то, понятное только ей.

Этот тополь и еще с десяток его братьев стояли вокруг стелы с именами солдат, погибших на Великой Отечественной, как бойцы в почетном карауле. Неподалеку высились свежие плиты из красного гранита, на которых были выбиты имена тех, кто не вернулся из Афганистана и Чечни. Эти стелы охраняли совсем молоденькие топольки.

Девушка с вьющимися светло-русыми волосами замерла, глядя в глаза старухи. В них не было горя. Не было боли. Только светлая печаль и тоска по чему-то потерянному. По тому, что могло бы быть, но так и не случилось.

Светлана подошла к стеле и, присев, положила к ней свой букет. Ее парень, с ранней сединой на висках, остановился поодаль. Вскоре они ушли, о чем-то шепотом переговариваясь.

А букет остался лежать. Ее глаза были уже далеко не такие зоркие, как раньше. Но она все равно увидела, что цветы лежат прямо под выбитой на граните строчкой: «Руднев Матвей Андреевич».

Она улыбнулась, и тополь что-то прошептал ей в ответ.

Мои любимые сигареты

Посвящается борьбе с курением

…Мне восемь лет, первый класс окончен. Я оттягиваюсь в заводском доме отдыха в лесу, где мой батя, слесарь-сборщик, неожиданно оказался заместителем директора. Старший пацан, двенадцати лет, украл у водителя блок сигарет «Родопи». И сейчас мы сидим за конюшней, приготовившись КУРИТЬ! Запах нераскуренной сигареты сладкий, чуть дурманит. Я зажигаю спичку, закуриваю. Дым совсем не такой вкусный. Он даже противный. Но меня не тошнит, хотя парочка таких же курилок убегает в кусты блевать. Блин! Я мужик! На следующий день я делюсь своей гордостью с другом – парнем лет тридцати, Лёшкой. Он скептически хмыкает и говорит: курить – это не сила. Вот не курить – сила. Осенью я начал заниматься в его секции подводного плавания, а параллельно – рукомашеством. Я не курил до десятого класса. Эта сигарета помогла мне не курить и реально смотреть на вещи. Быть одним из многих – слабость. Сила – не делать того, что делают все…

…Мне шестнадцать. Я в Ташкенте, приехал к двоюродному брату, который половину жизни прожил с матерью там, а половину – у нас, в Саранске. Он мне дороже любого родного. Он был спортсменом: спринт и тройной прыжок. Но уже когда он вернулся в Ташкент, врачи нашли у него симптомы отслоения сетчатки. На спорте поставлен жирный крест. На вокзале он сказал: «Знаешь, а я курить начал, как из спорта ушел». Сказал бодро, со смешком. Но я все понял. Он достал пачку, и я попросил у него сигарету, а то «мои кончились в поезде». Мы курили вместе. А я думал, что черт с ним, со здоровьем. Зачем оно, если ты не можешь поддержать брата?..

Мне все еще шестнадцать. Новый год в том же Ташкенте. С друзьями брата. Я первый раз сознательно пью водку. То есть не тридцатничек с пацанами, укравшими бутылку у родителей, одну на пятнадцать рыл, а нормально, за столом. Напротив девчонка. Она старше на пару лет и очень красивая. В Ташкенте вообще очень много красивых девчонок. Особенно когда тебе шестнадцать, ты без родителей за три тыщи км от дома и ты выпил свои первые в жизни сто грамм. Она смотрит на меня, многообещающе улыбается. Я улыбаюсь в ответ, выпиваю еще стопку, закусываю и закуриваю. Кто говорит, что первая водка противна, – врет. Она вкусная. В голове шумит, звуки становятся резче, но как бы дальше, пространство расширяется. И острый дымок обволакивает небо. Я еще не во вкусе, я затягиваюсь совсем слегка. Она продолжает улыбаться, и я тоже улыбаюсь. Ты красивая, но у нас ничего не будет. Я люблю другую, ту, до которой три тыщи км, но это ничего не меняет. Я это знаю, а ты – нет. Мне жаль, что у нас ничего не будет. Но я уже достаточно силен, чтобы суметь отказаться от того, чего мне очень хочется. Ведь она все же чертовски красива, а мне всего шестнадцать…

…Мне семнадцать. Я гуляю по чужому, вражескому району своего города с девчонкой. Я ее люблю. Но это уже совсем не та девчонка, от которой я отказался тогда, в Ташкенте. Я давно заметил пацанов позади. Но мне нужно проводить девчонку. Это конец. В нашем городе есть правило: нельзя бить того, кто с девчонкой. Это сейчас все можно. Но я не могу за ней прятаться. Поэтому я провожаю ее домой, а не она провожает меня к остановке. Я не состою в молодежных бандах, но в нашем городе это мало кого волнует. Выхожу из подъезда и встречаюсь с четырьмя крепкими парнями. «Ты откуда?» – «Химмашевский». – «Этого знаешь?» – «Кого надо – всех знаю». – «Борзой». – «Зато не легавый». – «Закурить есть?» – «Держи». Вынимаю пачку «Космоса» с последней сигаретой, бросаю ее в лицо «передовому»: все равно будут бить, значит, надо бить первым – успеваю гарантированно вырубить одного и засветить еще паре. Лежу на асфальте, чьи-то руки достают из моего кармана наличность. «Трояк оставьте, – командует чей-то голос, – пусть на такси доберется. И сигарет ему докиньте, а то у него последняя». Они уходят. Я сажусь на бордюр и закуриваю. Руки трясутся.