Российский колокол № 1–2 (34) 2022 - Коллектив авторов

…Мне восемнадцать. Воинский эшелон. Нас перекинули в Пензу, там собрали. Погрузили в вагоны, в которых еще на целину, наверное, возили комсомольцев и сейчас куда-то везут. Мы еще гражданские, я еще не понимаю, почему мальчишки в зеленой форме орут нам, чтобы мы вешались. Вагон пьет вчерную. Нам достался купейный, с деревянными дверями. Я почти не пьян. Не хочется. Моя жизнь на переломе, и я не хочу его пропить. Выхожу в коридор. Там крепкий парень в традиционном ватнике, но явно городской, стоит и молча смотрит в окно. Я встаю рядом. Мы молчим, смотрим, как остаются позади деревья, станции, поселки, люди. А что впереди – мы не знаем. Я достаю пачку все того же «Космоса», не глядя протягиваю парню. Тот берет сигарету, коротко кивает. Мы закуриваем. Через несколько часов в Туле нас раскидают по разным командам. Я уже не помню лица того парня, не помню, как его звали. Но мне кажется, что мы могли бы стать друзьями…

…Мне все еще восемнадцать. Но я уже солдат. Правда, мне хреново. Я на два месяца позже остальных уехал «в войска» из учебной роты. Здесь уже сложился коллектив, и я выпал из обоймы. К тому же начались острые конфликты с дедами: в учебке я не получил «прививки» от борзости и здесь повел себя неверно. Я в больнице. Нет, не потому, о чем вы подумали. Банальный понос, но в районе дизентерия, поэтому меня кинули в инфекционный бокс на две недели. Я служу на «точке», нас лечат в гражданской районной больнице. Я тут уже пять дней. Мне до одурения скучно. Нет сигарет, нет денег, нет книг – только радио над дверью. В боксе лежу я один. В стекло что-то звякает. Я вскакиваю. Там Ромка лыбится в стекло, стоя на плечах Серёги. А еще два Витька стоят на шухере. «Держи, тут пожрать кой-чего и “Беломора” пять пачек. На неделю хватит. А там тебя выпишут – мы узнавали». Они уходят, а я закуриваю прямо в палате. Вкуснее этого «Беломора» ничего не пробовал. И совсем не потому, что уже три дня не курил…

…Мне девятнадцать. Казахстан. Полигон Сарышаган. Вообще-то он пэвэошный. Но нас до кучи тут еще обкатали танками. Лежать в окопе, вырытом в сыпучем песке, – то еще удовольствие. Мы сидим стайкой в сторонке и нервно ржем, глядя, как Нур выкапывается из засыпанного окопа и кидает болванку в корму 72-го. Нас уже обкатали. Мы курим. Наши руки трясутся, но мы счастливы. Танком нас не запугали, хотя у парочки темные пятна на штанах, но никто не думает обращать на это внимание…

…Девятнадцать. Марш-бросок. Мы ломимся по лесной дороге. Болотины, склизкая колея. Сверху льет плотный и очень холодный дождь. Олег вскрикивает и падает в лужу. Сразу три пары рук выдергивают его из жижи. Мы хрипим, готовые выблевать свои легкие на вологодский песок. «Курить брошу к чертовой матери!» – свербит в каждой второй голове. Хорошо, что у нас нет касок. Зато карабины весят по полцентнера. И с каждым шагом все тяжелее. «Еще пятьсот метров!» – орет лейтенант. Вскоре мы выбегаем к шоссе. Тут павильон автобусной остановки. За спиной около десяти километров бездорожья. Мы живыми мертвецами забредаем в этот павильон. Места всем не хватает. Кто-то валится в траву на обочине, наплевав на дождь. Спины дымятся паром. Мы шарим по карманам, доставая сигареты. Они все мертвы: дождь начался, когда мы бежали. Если у нас мокрые даже трусы и портянки, то что говорить о сигаретах? Мы мрачны и злы. «У меня только три», – звучит расстроенный голос все того же Олега, которого спасали из лужи. Он держит в руках индаптечку, переделанную в «типа портсигар». В ней три «примы». Следующие несколько минут мы сидим голова к голове, передавая друг другу сигарету, делая по одной затяжке. Никто даже не подумал тягануть два раза. И злобный лейтеха не поднимал нас, пока мы не докурили…

…Все еще девятнадцать. Девушка, которую я любил (совсем не та, из-за которой меня побили), прислала письмо. «Забудь меня». Серёга с Ромкой получили такие полгода назад. Серёга ненавязчиво подливает мне густой чай (пачка на пятилитровый чайник). Никто меня не утешает – это глупо, мы мужики. Солдаты. Ромка влетает в кунг: «Во достал!..» Наша машина ходит в поселок в пятницу и понедельник. Поэтому вечером воскресенья в роте никотиновый голод. Сейчас утро понедельника. Найти в это время целую пачку «фильтра» – подвиг. Ромка его совершил. Я в полусознании. Закуриваю, выпуская дым в струю ФВУ. «Да брось, она даже этой сигареты не стоит!» – не выдерживает Ромка. Да, ЭТА сигарета очень многого стоит. Но я рычу: «Заткнись и ничего про нее не говори!» Ромка с Серёгой переглядываются и сваливают со станции. Правильно, сейчас мне лучше побыть одному. Я смотрю на полную пачку перед собой и тяну еще одну сигарету. А Ромка с Серым в это время роются в бычках возле кунга, выбирая посуше…

…Двадцать. Я сижу на крыльце деревенского дома. Я самый счастливый человек на свете. Через месяц дембель. Рядом со мной самая лучшая девчонка на свете (совсем не та, что написала мне то письмо). Теплый майский дождь стоит стеной, хлеща по старым соснам. Шишки барабанят по крыше. Она прижалась ко мне, как маленький мокрый котенок. Она сказала, что пьянеет от моего запаха: крепкий табак, казарма, пот – не вонь, а именно то, что остается у солдата даже после бани. Я швыряю окурок в стену дождя и снова целую это лицо…

…Двадцать. Герасим вернулся. Он уехал дембеляться в полк. И вернулся к нам на точку уже с «проездными». Мы-сидим на нашей станции, хотя меня давно уже сняли с боевого дежурства. «Вот блок “Столичных”!» – «Спасибо, Серёга, но лучше духам отдай. Мы и сами через неделю двинем».

Герасим сглатывает, закуривает свою «столичную». Я – тоже. И Серый с Ромкой. «Бля, – потерянно выдыхает Герасим. – Как же я дальше-то? Без вас?..»

Двадцать один. Июль. Но от ветра на кладбище стынут даже кости. Моего друга опускают в ощерившуюся черноземом пасть могилы. Я был стоек. Я держался. Но когда первые комья земли забарабанили по крышке гроба – я сбежал. Я не мог выть при всех. Я же мужик. Захлебываясь проглоченными слезами, забегаю за сторожку смотрителя. Там уже сидит Генка. Он