Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

такие пышные похороны только для того, чтобы стереть воспоминание о другом умершем, которого они боялись, — о Гамбетте{86}. Так думают люди, старик. Твой гроб пронесут сквозь непогоду и грязь. Но ведь ты, как простой человек, никогда не боялся ни того, ни другого, — и в этом твоя сила, — а вместе с тем тебе были доступны высокие помыслы.

И это поведет тебя далеко даже после смерти. Люди ценят не исключительные натуры, которые отталкивают их своей чистотой, возвышенностью или трагизмом; тебе не страшно сравнение ни с Ламартином, ни с де Виньи{87}, ни с Мюссе. Люди ценят больше всего того, кто во всем похож на них, но одарен великим талантом. Память о нем еще долго будет жить среди людей, ибо он был такой же, как они. Он бессмертен.

Гюго много писал в последнее десятилетие своей жизни. «Девяносто третий год» написан в 1874 году. По вечерам он любил беседовать о литературе. Он сидел в наглухо застегнутом сюртуке и белом галстуке, скрестив руки на груди и слегка откинувшись назад; он говорил и позволял собой восхищаться.

Моя мать рассказывала историю, которую она слышала у себя на родине. Дон Педро, король Бразилии и поэт, приехал в Париж и посетил Виктора Гюго. «Государь», — обратился к нему Гюго. Но король возразил: «Здесь только один властитель — Виктор Гюго». Гюго промолчал.

II

Среди крупных романов XIX века выделяются романы Виктора Гюго. Говорят, правда, что этот лирик не создал ни одного живого человеческого характера. Флобер утверждал даже, что в его книгах дается ложное изображение общества. Но у Флобера были свои основания для этого утверждения. Его творчество было реакцией на творчество Гюго. Если Гюго не искажает действительности, Флобер оказывается ненужным.

Если Виктор Гюго изображал действительность не такой, какая она есть, а такой, какой он хотел ее видеть, сколь безграничной должна была быть сила его таланта, чтобы придать этому субъективному миру цельность и жизнь. Ибо этот мир живет своей жизнью — этого не отрицает никто, кому он открылся. Это — мир, над которым нависло диковинное грозовое небо, и мир от него становится светлее, чем само небо. В «Отверженных» под этим небом живет каторжник; судьба его трагична. Но это грозовое небо нависло и над всем миром романа, и поэтому все кажется преувеличенным и озаренным причудливым светом. Дует зловещий ветер, все предвещает катастрофу.

«Отверженные» — это само совершенство. Все становится зримым благодаря нагнетению красок, угрожающим — ибо превосходит обычные масштабы, божественным — в силу щедрости художника. Материнская любовь безгранична, сострадание переходит в полное самоотречение, преступление — в зверство, закон — в зловещую жестокость. И у этого огромного мира есть своя совесть, совесть, которая не меньше этого мира. Совесть дала первый толчок к его созданию. То диковинное небо, которое делает этот мир светлее, чем само небо, и есть совесть. Мир этого романа — нравственный мир. Самое важное в нем — искание совести. Самое великое — борьба совести. Прежде чем отдаться в руки правосудия, каторжник борется, как боролись лишь немногие. Только его противник, полицейский инспектор, познал потом такую же борьбу. Вот уже шестьдесят лет, как бесчисленное множество людей, читающих «Отверженных», узнают себя в этой борьбе, в этом смятении. И дело не в том, может ли озлобленный каторжник за пять лет превратиться в безупречно честного человека. Главное здесь — его великая борьба. Она сохраняет свою значительность независимо от того, кто борется. Она идет всегда — один сменяет другого, ибо отдельный человек слишком мал для подобных дерзновений души. Он скрывает свое смятение, но смятение владеет им. И он хочет познать его, хочет сопереживать великое смятение в меру своих возможностей.

Для чего большинство людей читают книги? Только для того, чтобы почувствовать, что им угрожают, что их направляют, утешают, ведут вперед. Если бы жизнь была понятна, мне кажется, не писали бы романов. Читатели в большинстве случаев делают своим избранником того, у кого в руках ключ к пониманию жизни. Виктору Гюго ведомы пути господни и пути истории, и он умеет изобретать увлекательнейшие приключения, чтобы осветить людям эти пути. Он пишет, потому что чувствует себя мудрым и великим человеком. И это не просто преувеличение, ибо то великое, божественное, что он ощущает в себе, есть не его индивидуальное «я», а человек.

Виктор Гюго испытывал большое и искреннее уважение к человеку. Он видел в нем любимое творение живого бога, верил в высокое призвание человека, считал, что его несчастье, его позор — всего лишь плод его заблуждений, хотел наставить его на путь истинный. К каждому своему роману он относился как к деянию, не только прекрасному, но и нужному людям.

В обществе, по его мнению, прежде всего находят свое отражение пороки человека. Они отражаются в нем гораздо более полно, чем добродетели. Он беспощаден в изображении общества, потому что оно ужасно — оно жестоко по отношению к слабым, угодливо по отношению к тем, кто преуспевает. Упавшему оно не дает подняться. Оно не охраняет матерей и даже невинных детей, позволяет им гибнуть. Пока на свете существуют пролетарии, нужны такие книги, как «Отверженные», — говорит писатель.

Так, из сострадания и возмущения Гюго стал социалистом, социалистом во имя величия человека, социалистом-романтиком. В его время социализм оказывал большее влияние на душу, чем теперь. Люди еще не боялись его, они были готовы оплакивать общество и возмущаться им. Быть может, они всегда были бы к этому готовы, если бы время от времени появлялся человек, способный научить состраданию и вере в избавление. Слабость сама по себе не порождает ни веры, ни сострадания. Виктор Гюго явился своевременно, и его роман сразу нашел глубокий отклик.

С тех пор сердца, по-видимому, ожесточились. С обществом, которое Виктор Гюго мечтал улучшить, дело обернулось на редкость плохо. От великих порывов, от былых надежд остались лишь слабые воспоминания. Настало время малых дел, незначительных социальных преобразований, идущих черепашьим шагом.

Виктор Гюго первый нашел бы, что заниматься малыми делами естественно. Никто не мог сравниться с ним в терпении. Как много практических знаний вложил он в такой роман, как «Отверженные».

Чтобы написать его, он изучил общество всесторонне — изучил статистику, технику, историю, физиологию. Исследования, обзоры, отчеты — целый фундамент подпирает события этого огромного романа. Вся история цивилизации использована для создания отдельных его эпизодов. Но вот, озаренные неземным светом, возникают лица демонов и пророков.

Поразительное дело, каждый раз Гюго