Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

словно начинает сначала, используя все новые средства. Во всяком случае, так кажется. Но на самом деле он строит свой собор одновременно с разных сторон. И вдруг происходит чудо — перед взором читателя высится все здание.

Все готово — и шпиль его упирается в небо. Небо озаряется. Ни перед чем не останавливаться, не щадить себя, отдаться страсти. Все темные стороны жизни — беспризорный ребенок, старик, обреченный на одиночество, — могут быть объединены в одном произведении, и все же оно будет полно бодрости, даже жизнерадостности, если автор верит в жизнь, верит в бога.

Так были созданы «Отверженные», так создаются произведения, которые оказывают влияние на жизнь, так создаются лучшие тенденциозные романы. Ибо до тех пор, пока это слово отпугивает читающую публику, нужно неустанно повторять, что великое произведение литературы — «Отверженные» — является тенденциозным романом.

Это не просто роман о современной жизни. Конечно, нет литературных произведений, совершенно лишенных тенденций. Каждую любовную историю автор освещает с той или иной позиции. Тот, кто бытописует свое время, неизбежно вносит в творчество свое предвзятое мнение, пристрастие. Так, Бальзак стремился утвердить в своих романах католические и легитимистские убеждения, а Стендаль прославлял рационализм и Наполеона. Флобер представлял в литературе аристократический интеллектуализм, который также является политическим направлением. Социалистическая тенденция и народность «Отверженных» должна была раздражать Флобера задолго до того, как он нашел, что этот роман дает «искаженное» изображение общества. За эстетическими разногласиями всегда кроются в конечном счете различные политические направления. Политическое направление совпадает с определенным типом восприятия. Только тот, кто ничего не воспринимает, может создавать «чистое искусство».

Виктор Гюго не только удивительно полно воспринимал жизнь, не только воплощал в своем творчестве известные взгляды, но и преследовал совершенно определенные социальные цели. Одно он хотел искоренить, другого достичь, на многое раскрыть глаза, за многое наказать — голая тенденция; с течением времени цели, которые он преследовал, осуществлялись или не осуществлялись, но произведения его продолжали жить. Образы, которые были созданы в подтверждение той или иной идеи, прочно вошли в общественное сознание и стали нарицательными. Уличный мальчишка Гаврош был создан Гюго для того, чтобы его определили в детский дом; вместо этого он получил бессмертие. Он получил его от писателя, который «не создал ни одного человеческого характера».

Надо было обладать огромной силой, чтобы, погрузившись на самое дно жизни, вступить с ней в столь длительное единоборство и выйти из него невредимым. Создавая «Отверженных», Виктор Гюго впервые поднялся на недоступную ему прежде высоту. С этого момента он стал известен самым широким слоям своего народа, с этого момента он стал первым писателем Франции.

Его век и его страна богаты великими именами. Немалая честь быть первым среди них. И немалая заслуга — пользоваться любовью. широких слоев своего народа, оставаясь на такой высоте. Завидная судьба — стать национальной гордостью своей страны, оставаясь тайной гордостью всего человечества. Для этого нужно обладать сильным характером. Сочетание таланта, народности и непоколебимой веры в собственное призвание недостаточны — необходим еще сильный характер. Именно его чаще всего и не хватает. Виктор Гюго им обладал, это и определило его исключительное влияние на читателей.

III

«Девяносто третий год» — это позднее детище автора. И прежде всего это сказывается в том, что в основе его лежат воспоминания первых лет жизни. Отец Гюго, генерал Наполеона I, в свое время участвовал в подавлении монархического мятежа в Вандее. Мать писателя была родом из той самой Бретани, которая так долго сопротивлялась революции. Гюго — сын сильных родителей, и его произведениям не приходится занимать силы, чтобы изображать жестокие времена. Гюго сам обладает этой силой. Он сохранил ее и в старости.

Об этом говорит прежде всего его стиль. Его стиль — это сама жизнь, и все же он неправдоподобен. Быть может, потому и неправдоподобен, что он — сгущенная жизнь. Быть может, повседневной действительности недостает емкости, чтобы вобрать такое богатство жизни. Стиль Гюго придает ей интенсивность. Люди, их поступки, их лица становятся крупнее, приобретают большую значительность, чем имеют в обычной жизни. Создавая свои образы; Гюго был на редкость расточителен — его герои не скупятся ни на поступки, ни на слова. Они говорят, разумеется, и для того, чтобы что-то сообщить друг другу, но прежде всего для того, чтобы выговориться. Как часто они говорят, не замечая собеседника, повинуясь только силе внутренней потребности. Этим они поражают, и это производит впечатление. Однако такое поведение соответствует и жизненной правде в высшем смысле. Ибо в действительности человек расходует большую часть своих сил напрасно. Заставить его действовать и говорить логично и экономно — значило бы грешить против правды.

Поэтому Гюго близок нам и сегодня. Конечно, у него нет недостатка в громких тирадах. Но не обладают ли и эти тирады жизненной силой? Старый дворянин обращается с патетической речью к молодому матросу, который собирается его убить; он заканчивает ее словами: «Мы в пропасти, кругом ни души. Так не медли! Я стар, ты молод. Я безоружен, у тебя оружие. Убей меня!» Однако матрос его не убивает. Но ведь речь и преследовала эту цель. Она свидетельствует о непобедимой силе того, кто обращается к вооруженному человеку всего лишь с добрыми словами.

Или, например, гимн сорвавшейся пушке. О ней говорят: пушка, которая сама сорвалась с места. Ибо она одушевлена, у нее есть дыхание, у нее есть намерение разрушать. Теперь для нас не новость такое оживление предметов, но мы знаем, что в Золя, который широко пользуется этим приемом, живет Виктор Гюго. Но Гюго даже в этом отличает его язык. Он в совершенстве владеет всеми техническими терминами, имеющими отношение к устройству пушки, но не довольствуется точностью описания, а стремится идти дальше, выражать жизнь. В его словах есть окрыленность.

Есть какая-то окрыленность во всей книге, неизвестно из чего рождающееся ощущение парения. Этому способствует и присущая его стилю резкость контрастов. Эти знаменитые контрасты — не самоцель, не пустой эффект. Они порождают ощущение исчерпывающей полноты жизни, напряженности. Они делают все чудовищно четким, поднимают всякого до понимания высшего. «Извечные контрасты бога» — вот что повторяют контрасты Гюго.

Мы можем это воспринять? Что ж, гордиться тут нечем. Для целых поколений вкус к таким произведениям был утрачен. Наши ощущения тоже будут со временем утрачены. Но порой кое-что из утраченного возвращается или кажется, что возвращается. Если бы мы могли рассказать современникам Гюго, какое впечатление на нас производят его произведения, они бы поразились, насколько оно не