Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

От драмы “Пехотный офицер” – про первого мужа Катерины Ивановны – остались в романе глухие упоминания. Увод невесты из родительского дома. Проигрался в карты, попал под суд и умер. Сохранился бы этот первоисточник – может быть, развеялось наше подозрение, что проиграл он тогда не кому-нибудь, а шулеру Свидригайлову, промышлявшему как раз тогда (не менее семи лет назад) картишками. Я-то со своей стороны просто уверен, что Свидригайлов, о своих картежных подвигах вспоминая, имеет в виду и тот (впрочем, им уже позабытый) случай. Задумывался ли над этим Достоевский? А он и не обязан задумываться. Когда так, так оно уже само получается.

А ведь в самом деле… Кабы с первым мужем Катерины Ивановны грех шулерства Свидригайлова связывал, это бы многое объяснило в отношении Свидригайлова к семье Мармеладова…

Впрочем, и без личных пересечений тоже… Не мог же забыть Свидригайлов, как краплеными картами вот такие же семейства пускал по миру. Тут и дополнительных намеков от автора не надо, потому что и так получается.

Потому что когда само получается, это уже получается самоосуществляющийся роман.

Пузыри неопределенности содержатся в романном теле “Преступления и наказания”. Но они таковыми выглядят для внешнего наблюдателя, читателя вроде Вас, Кира Степановна. Кабы это было возможно, Вы бы проникли в такой пузырь и вошли бы в иное измерение предполагаемой истории, с новым ее масштабом, – и многое бы тогда прояснилось, только Вам это зачем?.. Оно и прекрасно, что нет туда хода.

Держал ли Достоевский в уме эти истории, понимал ли четко, что там у него и к чему, нам того знать не дано. Почему бы и нет. Они могли возникать и забываться тут же. Куда важнее, что генератором неопределенности (представьте такой аппарат) пользовался он сознательно и мастерски.

Многим, особенно товарищам по перу, хотелось посокращать Достоевского, убрать “воду”. Что вы там ему в упрек ставили? Словоохотливость? Необязательность?.. Это Федору-то Михайловичу?!. Тогда как он даром обладал не сказать лишнего?!. Не сказать лишнего – это, знаете ли, мастерство!.. Уж кто-кто, а он точно знал: недосказать вернее будет, чем проговорить всё.

Из непроговоренного – а по-нашему: будто бы до нас не дошедшего – еще ряд примеров.

Роман “Мадам Ресслих”, из которого могли бы узнать (если был бы написан) секреты отношений героини со Свидригайловым, темные связи ее, влияния, намерения, да еще с учетом наших знаний о ее прототипе, попившем крови у автора. Роман “Портной Капернаумов”, в котором насыщенность библейскими символами и медицинской проблематикой должна была бы удовлетворить наше желание постичь загадки невозможного семейства хромого портного, что сдавал комнату Соне. Роман “Филипп” – о дворовом Свидригайлова, которого он будто бы замучил.

Последний случай разберу подробнее – ради примера, в отдельной главе.

А эту бы я так назвал:

ФОНОВЫЕ РОМАНЫ

ГИПОТЕТИЧЕСКОГО

ЦИКЛА

[43]

Как известно Дуне, “этот Филипп сам удавился”. Согласно Лужину, “склонила его к насильственной смерти беспрерывная система гонений и взысканий господина Свидригайлова”. Дуня этого мнения не разделяет, – по ее сведениям, “этот Филипп был какой-то ипохондрик, какой-то домашний философ, люди говорили «зачитался», и что удавился он более от насмешек, а не от побоев господина Свидригайлова”. К тому ж, добавляет Дуня, противореча лужинской характеристике, Свидригайлов при ней “хорошо обходился с людьми, и люди его даже любили, хотя и действительно тоже винили в смерти Филиппа”.

Очевидно, было что-то такое особенное в отношениях между этим барином и этим дворовым.

Достаточно сказать, что после смерти Филипп не пренебрег возможностью предстать перед Свидригайловым в качестве привидения. Этим визитом он предвосхитил позднейшие приходы Марфы Петровны, каковых, как известно, было три. И кто знает, может быть, Филипп не ограничился бы одним посещением, если бы Свидригайлов его не прогнал за непотребный вид – “с продранным локтем”?..

У Свидригайлова своя теория привидений, он ее излагает Раскольникову, но мы касаться этих идей не будем – отметим только, что не на ровном месте они возникли: Б.Н.Тихомиров, например, в отдельно изданных комментариях к роману указывает на возможный источник свидригайловских умствований – Жуковский, его эссе “Нечто о привидениях”. Понимаете, к чему я клоню? К тому и клоню – к металитературным связям.

Смотрите.

Свидригайлов, рассказывая Раскольникову (сразу при знакомстве) о своей позитивной деятельности в деревне, как-то к слову замечает, что “книги тоже выписывал”. И сразу: “Марфа Петровна сперва одобряла, а потом всё боялась, что я заучусь”.

Вот это уже интересно. Ну-ка, ну-ка, нельзя ль поподробнее?..

А вот нельзя. Больше об этом нет ничего.

Единственное: напрашивается параллель – с тем, что уже упомянуто нами: “домашний философ” Филипп, по мнению людей, “зачитался”.

Читал, стало быть, серьезные книги.

А что мог читать дворовый человек, как не книги барина?.. Наверняка Свидригайлов давал ему читать то, что сам же выписывал. Зачем? Ну, это мы бы знали, когда бы имели возможность прочесть гипотетический роман “Филипп”, существовал бы такой в самом деле, но понятно, нам это удовольствие не грозит. Так что лишь догадываться остается, что бы там на этот счет могло быть сказано. Может быть, Свидригайлов ему давал книги развлечения ради – от скуки, может, хотел посмотреть, какое впечатление они на Филиппа окажут, при его-то охоте к чтению. Свидригайлов склонен к экспериментам – не проводил ли он образовательный эксперимент какой-нибудь над своим дворовым человеком?.. Тем более что замечал в нем способности “зачитаться”… А может быть, Свидригайлову поговорить в деревне не с кем было (вон как он с разговорами на Раскольникова набросился, при том что тот был намерен отмалчиваться…), может, и обсуждали прочитанное барин и крепостной, может быть, спорили даже?.. Могли противоположных мнений придерживаться. Тут ведь и власть мог, в самом деле, показать Свидригайлов, отстаивая свою правоту… Свидригайлов признался Раскольникову, что они “крепко поссорились”, причем как раз перед самой смертью этого дворового Фильки. Уж не из-за прочитанного ли?

И уж коль скоро ссора из-за прочитанного могла привести к самоубийству, не было ли в прочитанном чего-либо такого, что предопределило трагедию?

Сам к философствованию склонный барин Свидригайлов сумел избежать опасности, прозреваемой Марфой Петровной, – не “заучился”, а вот дворовый Филька, Филипп, “домашний философ”, не избежал этой беды – “зачитался”, да так, что удавился в итоге.

При том минимуме, сообщаемом Достоевским об их отношениях, эта параллель, когда ее разглядишь, чересчур выразительной кажется, чтобы быть ей случайной. Нет, тут определенно что-то есть… Не случайно и то, наверное,