Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

class="p1">Он долго ворожил над образом повествователя для “Преступления и наказания”, подбирал его именно для этой истории. Получилось. И теперь читатель волен испытать на себе силу его внушения.

У меня есть еретическая гипотеза. Проверить ее при нынешних обстоятельствах не могу, но Вам дарю, будет досуг – проверяйте.

Известно, многим не нравится Достоевский. Так вот он не нравится тем, кто не подвержен гипнозу.

Писатель Григорович был, по-видимому, высокогипнабельной личностью. Некрасов – пожалуй, подвергался гипнозу в меньшей степени. Белинский – еще хуже, хотя и не без того все-таки…

Бунина и особенно Набокова отличала низкая гипнабельность.

Набоков просто не слышал Достоевского. Случай, когда мимо ушей.

Посмотрите, какой был дебют!.. Знает ли мировая литература что-нибудь подобное вот такому успеху первого выступления в прозе?.. Молодой Достоевский только закончил “Бедные люди”, буквально точку поставил, вышел из своей комнаты с рукописью в руках и стал читать Григоровичу, с которым снимали они две комнаты на двоих, а тот давай рыдать от восторга!.. История известная. Сразу оба к Некрасову, посреди ночи!.. А потом уже и Белинский возликовал!.. Ну и так далее, стремительно!.. Вы это знаете… Да так и пошло всё, так и пошло…

Вы можете возразить: Белинскому “Двойник” не понравился. Да мало ли кому что не нравилось! Многим не нравилось многое, но была “Двойника” читка, по-нашему – квартирник, и тот же Белинский – ну просто полный восторг!.. а уж это потом… когда чары прошли…

Кстати, когда в “Русском вестнике” вышло только начало “Преступления”, Достоевский стал выступать с публичными читками, и знаете, что выбирал? – встречу Раскольникова с Мармеладовым, вторую главу. Полагаю, не один Раскольников подвергался гипнозу со стороны пьяного проповедника, но и вся реальная публика вне пространства художественного вымысла подчинялась Достоевским-чтецом эмпатической интервенции Мармеладова.

Вспомним Пушкинскую речь – невероятный триумф на закате жизни. Достоевский один из многих, кто выступал тогда в Благородном собрании. Но нечто неслыханное, невозможное случилось на его выступлении. Публика впала в экстаз. Люди в обморок падали от восторга. Двое точно лишились чувств. Ладно бы один, был бы случай, эксцесс, но двое! – известны их имена, а может, их больше было, кто знает. Выбегали на сцену, лишь бы коснуться рукой. Плакал Тургенев, упомянутый в речи… Грандиозные чествования Пушкина – действительно грандиозные, – собственно и запомнились выступлением Достоевского. А через месяц читали в его же “Дневнике писателя” и не совсем понимали, что же в нем такого, при всех достоинствах, чтобы плакать, кидаться в объятия друг друга, грохаться в обморок…

Может, действительно установки давал… или как вы называете это… “Смирись, гордый человек…” А я вот в зале сижу, я и не знаю, что я гордый, что гордый я человек… и вдруг мне “на ты”… вернее, ему, который во мне… это же он не мне, а тому, который во мне… чтобы он, значит, во мне смирился… или не так?..

В “Преступлении и наказании” прямых обращений нет. Субъективно Ваш покорный слуга ощущает себя достаточно цельным объектом. И все же не могу освободиться от ощущения: “Преступление и наказание” – многосерийная сессия особого гипноза. Для меня это, пожалуй, самогипноз. Да, я такой. Признаю. Немножечко в трансе.

Одно понять не могу: почему Вы с такой категоричностью отрицаете, что это Ваша сестра отдыхала в пионерском лагере “Орлята”? А мне казалось, я вспомнил… Женя… Ну как же?.. Не она разве?

Да. Иначе бы Вы были вдвоем. По отдельности трудно представить, Вы правы.

Как мы – с братом моим близнецом.

Вдвоем ведь и проще, и веселее.

Всё так.

В книге, которую надеюсь написать, главу, по наблюдениям вышеотмеченным, назвать можно было бы:

ЕСЛИ НЕ ГИПНОЗ,

ТО ЧТО?

[40]

Человек-предвестник. Эхо-человек. Предвестник-событие. Эхо-событие. Эхо-явление. Эхо-ситуация…

Как бы назвать это всё одним словом… Можно представить звуковой образ, предупреждающий о приближении к такому текстовому объекту, – то может быть, например, звук миноискателя, сопутствующий чтению романа. Или просто звоночек. Так лучше, так ближе. Тем более звук входного колокольчика мы уже слышали и запомнили. Но звоночек, или, как тут у нас колокольчик, это синоним предупреждения – вроде неожиданных и немыслимых звуков прежде не страдавшему галлюцинациями; звоночек это именно об опасности, которую можно еще предупредить. И надо же, именно в этом значении слово “колокольчик” употреблено Свидригайловым, помните? – когда он рассказывает Раскольникову о втором приходе привидения Марфы Петровны с предложением погадать в карты, – он тогда убежал: “Убежал, испугавшись, а тут, правда, и колокольчик”. Вот и читателю – то же. То громче, то тише, то чаще, то надрывнее – все зависит от конкретного сюжетообразующего объекта, в какой степени он предвестник чего-то или сам уже отзвук чего-то. Так что пусть эти сюжетообразующие (в той или иной степени) объекты так и называются колокольчиками. Их много. Их великое множество. Если так читать роман, нескончаемый звон будет стоять в ушах – то громче, то тише…

Вот Раскольников в минуту умопомрачения едва не попадает под лошадь на Николаевском мосту. Динь-динь. Это нам колокольчик.

Ибо собственное непопадание под лошадь через четыре дня отзовется ему погибелью Мармеладова под копытами и под колесами.

На мосту он тогда получил кнутом от извозчика. “И за дело! – Выжига какая-нибудь. – Известно, пьяным представится да нарочно и лезет под колеса; а ты за него отвечай”. Это из хора сопровождения голоса. И тут с колокольчиком! Смотрите! Через четыре-то дня, когда он в сомнамбулическом состоянии приходит на место своего преступления, история повторяется: его снова обзывают выжигой и снова применяют к нему насилие – дворник, схватив за плечо, вышвыривает Раскольникова со двора на улицу. “Как есть выжига! Сам на то лезет, известно, а свяжись, не развяжешься… Знаем!” И это в то самое время (с точностью, наверное, до минуты), когда Мармеладов попадает под лошадь где-то в двухстах шагах от Раскольникова.

Если кто надумает новую экранизацию отчебучить, я бы посоветовал извозчика, который угостил Раскольникова кнутом, и дворника, который выкинул его со двора, сделать братьями, причем близнецами. В романе об этом ничего не сказано, но я просто убежден, что они близнецы. У меня нюх на близнецов, ну Вы знаете.

(Более того, отмечу в скобках: извозчик, хлестнувший Раскольникова кнутом, и сбивший Мармеладова – одно лицо. Можете не возражать, я просто знаю, и мне достаточно. Когда лошадь калечила Мармеладова, дворник (брат-близнец извозчика) вышвыривал Раскольникова из подворотни… Считайте это, если хотите, гипотетическим допущением; оно вполне законно для романа, где всё переплетено.)

То есть что мы имеем? Колокольчики на