Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

мосту отзываются перезвонами сразу в двух эпизодах, следующих один за другим (двор старухи и раздавленный Мармеладов). И на мосту, и во дворе убитой старухи Раскольникова принимают за выжигу – темную личность, промышляющую жульническим самопожертвованием: “сам на то лезет… а ты за него отвечай”. (Понимаете? – выворачивается наизнанку важнейший мотив романа!..) Оба раза, пускай и за мнимое в обоих же случаях преступление, он удостаивается наказания: кнут извозчика и мускулы дворника приведены в действие. Добавьте к этому, что сам Раскольников по ходу действия, случай от случая, угрожает применить силу к другим, однако физически наказывают только его, причем, как видим, дважды. Но тут колокольчик совсем уж тихий.

Хотя как сказать – можно и прислушаться. Помните, один раз он уже “драться хотел” с неким франтом, который, по его убеждению, представлял опасность для пьяненькой девочки? – тогда вмешался городовой (иначе бы число оскорблений действием, нанесенных Раскольникову, равнялось бы трем, – сказано ведь: “плотный господин мог управиться и с двумя такими, как он”). Любопытно, что все три эксцесса, начиная с этого, как-то соотносятся с денежными операциями – вернее, пожертвованиями.

В этот раз Раскольников дает городовому 20 спасительных копеек (из своих последних) на извозчика для невменяемой девочки. А через день на мосту, едва не попав под копыта и получив кнутом от извозчика, он удостаивается сам подаяния: “пожилая купчиха, в головке и козловых башмаках, и с нею девушка, в шляпке и с зеленым зонтиком, вероятно дочь. «Прими, батюшка, ради Христа». Он взял, и они прошли мимо. Денег двугривенный”. Ага! Те же 20 копеек! Они вернулись ему. Раскольников не принимает пожертвование – бросает 20 копеек в Неву, “он как будто ножницами отрезал себя сам от всех и всего в эту минуту”. Но подождите, чуть-чуть назад – что это за минута была? Минута какого-то особенного переживания, верно? Оно не выражается внутренним монологом героя, на этот раз Достоевский поступил тоньше: он предъявил взгляду героя пышную панораму города в каком-то внезапно ярком, совершенно необычном, почти (скажу я сейчас) поляризованном свете, отвечающем остроте и необычайности переживания. “Небо было без малейшего облачка, а вода почти голубая, что на Неве так редко бывает”. Да никогда не бывает!

Свинцовая, какая угодно еще, но только не голубая! Это мозг Раскольникова, когда “боль от кнута утихла”, пожелал воспринимать мир в иной светимости и контрастности, когда можно “отчетливо разглядеть даже каждое… украшение” на куполе собора. Давние впечатления соотнесутся с новыми, “дико и чудно” покажется ему то, что и должно по замыслу автора показаться, и через несколько секунд дарованный двугривенный полетит в воду, но прежде чем принести жертву волнам, Раскольников должен испытать еще одно потрясение, и связано оно с этим подаянием. Оно настолько нетипично, что автор считает необходимым допустить рациональное объяснение случившемуся – как возможность такой причинно-следственной связи: “По платью и по виду они очень могли принять его за нищего, за настоящего собирателя грошей на улице, а подачей целого двугривенного он, наверно, обязан был удару кнута, который их разжалобил”. Сказано между прочего разного, но мы услышали. Достоевскому важно, чтобы Раскольников получил не сколько-нибудь, но именно 20 копеек. Читатель волен не задерживать на этом внимание, но Раскольников, извините, уронил челюсть. А как иначе? Ладно, “могли принять его за нищего”, – сколько дали!.. Много, двугривенный это много. Отнюдь не гроши!.. И не пятак. Не гривенник, если на то уж пошло. Именно 20 копеек. И это при его внимании к совпадениям!.. А вот совпадение ли оно? То, что для автора не совпадение, конечно, вне всяких сомнений. Иначе бы не приходили Раскольникову на ум в иных эпизодах (их два) те двадцать копеек, отданных городовому: один раз пожалел, другой – просто вспомнил. Их ему не хватало. А купчиха – она, что ли, знала про те 20 копеек?.. Нет, конечно. Но знал автор. А чтобы не выпячивался этот его замысел (хотя, конечно, не только для этого), он маскирует его простым приемом: прежде утраченная Раскольниковым сумма обозначалась в тексте как номинал – “двадцать копеек”, а в этом эпизоде ей придается предметность: “двугривенный”.

Смысловые цепочки задаются автором, но могут несанкционированно удлиняться с концов или допускать отростки. Если я прав в расчетах и старуха (как писал раньше) действительно обсчиталась на 20 копеек в пользу Раскольникова, то вот Вам и 20 копеек, откуда взялись изначально. Положим, сам Раскольников недокумекал до этого, положим, не знал того сам автор – хотя я больше склонен думать сейчас, что это был тайный подарок Достоевского своему герою, – как бы там ни было, двадцати этих лишних копеек могло бы у Раскольникова не оказаться, и тогда бы не произошло с ними связанного. Был момент, когда себя корил за жертвенность: “И как я смел отдать эти двадцать копеек? Разве они мои?” Все уверены, что “разве они мои?” относится к родным, его содержащим, а ведь в некотором смысле – извращенном с нашей точки зрения, но вполне логичном с точки зрения Алены Ивановны, задумайся она об этом, – это ж ее 20 копеек. Которые она забыла вычесть вперед за то колечко его сестры… Вот он их и отдал на извозчика для пьяненькой девочки. А потом извозчик его кнутом! И тут вдруг 20 копеек обратно – подаяние от купчихи. Он от них опять избавляется – бросает в воду двугривенный. Всё – бери себе, умышленный город. Так отрезал себя от мира людей. Но не совсем…

Извозчик потом сбивает Мармеладова, и снова Раскольников жертвует деньги – попытка вернуться к людям, – все, какие есть у него, на этот раз двадцать пять рублей из материнских сбережений – с пенсиона за отца. Опять не его (что, впрочем, заботит, похоже, исключительно одного человека – негодяя Лужина).

Вот что, Кира Степановна, в моем кино – при таких совпадениях – извозчиком, что повез пьяную дурынду за 20 копеек, отданных Раскольниковым, окажется тот же извозчик, что кнутом ударил героя, а потом сбил Мармеладова. Да, да, этого нет в романе, но нет и того, что этого нет. А я вижу, что есть.

И Вы глядеть между строк учитесь.

Название главы:

ДИНЬ-ДИНЬ

[41]

А вот интересно, в какую дверь уходило привидение Марфы Петровы из комнаты Свидригайлова, – там ведь две было двери: одна обычная входная, другая в пустую комнату, в которой имелась другая дверь, глухо закрытая, эта вела в другую квартиру, в комнату Сони. Согласитесь, уж если куда уходить привидению, то, конечно,