Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

а прежнее пробуждение от предыдущего сна не было никаким пробуждением, и все происходящее в романе – продолжение все той же галлюцинации с избиением хозяйки… Не смею настаивать на безукоризненности этого взгляда, но почему бы и нет – мой брат-близнец, например, допускает вообще правомерность прочтения, когда весь роман они взаимно снятся друг другу – Раскольников и Свидригайлов. Мы, конечно, оба, как здравомыслящие, хорошо представляем цену подобным теориям (убийца не Раскольников – из той же серии), но ведь сам Достоевский, наделив обстоятельства текста валентными связями и уплотнив его до предела, сам, говорю, побуждает к фантазиям.

Чтобы понять состояние Раскольникова, внимающего Свидригайлову у себя в каморке, прибавьте еще и такое. Не далее как этим утром в этой же комнате его мать и сестра говорили о тех же вещах – и отнюдь не в светлых тонах вспоминали Свидригайлова и будто бы жертв его – и Марфу Петровну, и удавившегося дворового человека. И вот через несколько часов, Вы только представьте, Свидригайлов сюда же является сам (случайно узнав, где живет Раскольников), да еще с теми же историями, больше того – о привидениях тех двоих. И это при том, что при любом раскладе он даже адреса Раскольникова не должен был бы знать (случайность ему помогла – из разряда невероятных). Читатель этого практически не замечает, – между этими двумя разговорами, утренним и вечерним, куча событий случилась, – а каково Раскольникову? Для него Свидригайлов, ниоткуда явившийся, сам как привидение. Тут и самому усомниться можно, наяву ли это.

Главу надо будет в книге так назвать:

О ПРИВИДЕНИЯХ

[42]

Преступление и наказание” как факт бытия, знаете ли, имеет некоторую параллель с нашими представлениями об античной культуре. Я про что сейчас? Про это. Возьмем, к примеру, Софокла. До нас дошло всего семь трагедий, и то не все целиком сохранились, а всего он сотворил более ста. Взять Троянский цикл – из него лишь три трагедии известны нам в целостном виде, а остальные восемнадцать – лишь по упоминаниям да в цитатах и пересказах. Вот и роман в шести частях с Эпилогом “Преступление и наказание” подобен той, по обстоятельствам сохранности, как бы трилогии: уцелевшие “Аякс”, “Филоктет” и “Электра” – нечто цельное, крупное, но для полноты картины надо же представлять и другие трагедии, о которых мы мало что знаем, слышали о них краем уха, но без них, составляющих важный контекст, немыслимо понимание известного нам целого.

Скажем, была у Софокла “Свадьба Елены”, от которой сохранилось только две строки, но и по этому двустишию мы можем о чем-то догадываться. А представьте, что был, но не сохранился роман о судьбе четырнадцатилетней девочки, утопившейся в проруби, – и все, что мы знаем о той трагедии, – упоминания о невнятном слухе в другом романе – в “Преступлении и наказании”, да еще кошмарный оттуда же сон Свидригайлова, бросающий тень на мрачное прошлое сновидца. А что там было на самом деле… одни догадки. Или вот, опять же, Софокл. Побуждают нас к смутным догадкам редкие отрывки, хочется сказать обрывки, трагедии “Поликсена”, названной так по имени дочери троянского царя. В частности, мы способны в четырехстрочном фрагменте узнать голос тени Ахилла, стало быть, явившейся над царской могилой, – но что говорилось в трагедии о судьбе Поликсены, из конкретно этого текста понять очень трудно, да и о самом Ахилле ничего не поймем, кроме того что он не живой, – но подождите, много ли мы знаем о Марфе Петровне, что там на самом деле случилось в несохранившемся романе “Марфа Петровна” и до какой степени можно доверять ее привидению, навещающему Свидригайлова?

Или Гомера возьмем – еще нагляднее. По тем же соображениям “Илиада” и “Одиссея” это и есть “Преступление и наказание”, но ведь там же еще было с десяток других, соизмеримых по объему поэм из троянского цикла, известных нам в лучшем случае по кратчайшим изложениям, а чаще всего – по упоминаниям в других источниках. Но все эти поэмы связаны друг с другом общими героями и общими событиями, в каждом отдельном случае определяющими свой сюжет.

Когда читаешь “Преступление и наказание”, складывается впечатление, что помимо этого романа создано еще несколько, автор отсылает нас к ним между делом, словно они доступны нам, только мы их, увы, никогда не прочтем.

Будто бы есть роман, условно сказать, “Наталья Зарницына”, и вот там-то и описаны по-настоящему странные отношения (странные – на взгляд героев и читателей “Преступления и наказания”) Раскольникова со своей невестой – дочерью хозяйки. Это словно из прошлой жизни героя. Может, там и не было ничего странного. Но по умолчанию, там вся эта правда и должна быть, отнюдь не в обрывках, – так что к тому тексту вопросы, Достоевский как будто со страниц базового романа сам нас к нему отсылает, не считая нужным вдаваться в подробности отношений, составляющих то – то! – содержание… как, скажем, Гомер не упоминает в “Илиаде” известное из других источников, например суд Париса, без которого Троянской войны не понять.

Можно представить, что существует отдельный роман “Лизавета”, или так – “Юродивая”… Из него должно быть понятно многое, что у читателей “Преступления и наказания” вызывает вопросы. Почему она вечно беременная? Что это значит? Следствие ли то забитости ее, незащищенности, жертва ли она банальных посягательств или в этом что-то тоже от самопожертвования (как у Сони)? Не за это ли била ее старшая единокровная сестра, у которой она была почти что в служанках?.. Отношения с сестрой отдельный, для нас скрытый сюжет… А что с детьми?.. Где они?.. Ведь рождались же дети?.. “Чуть не идиотка”, о ней сказано, а как дети – здоровы ли?.. Не заикаются ли, не косноязычны ли, как дети Капернаумова?.. Согласно журнальной версии романа, ребенок, убитый Раскольниковым в чреве матери, – от лекаря Зосимова, так Настя говорит. Откуда знает она, что от Зосимова?.. Когда он-то успел?.. А что думала Соня обо всём этом, человек Лизавете, наверное, самый близкий?.. Всё-таки крестами обменялись… это не шутки – крестовые сестры. Евангелие вместе читали, не было тайн друг от друга… Лизавета значительно старше Сони… Они ж вдвоем не могли не обсуждать “грех”, “мужчин”, может быть, легкость – в техническом смысле – сего (ну раз просто так у нее, у Лизаветы?)… – нет ли в том подоплеки Сониного самопожертвования, помимо безвыходности положения?.. Сказанное Катериной Ивановной “чего беречь? Эко сокровище!” – не слышала ли еще раньше Соня от Лизаветы?.. Это же те “тайны”, о которых