Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

нельзя в здравом уме пособничествовать! А как по-другому? Нет ответа, не знаю. В одном уверен: не в полицию ей надо, а в наше гостеприимное учреждение – Вам под крылышко, под сестринское!

И вот что еще скажу. Поскольку читатель с героем в известном смысле заодно, оба они не согласятся со своим сумасшествием. У героя в критические моменты еще могут относительно себя вспыхивать подозрения, что “совсем помешался”, – то рассмеется “как помешанный”, то еще что, – но это скоро проходит, чисто ситуативное; читатель же себе такого никогда не позволит.

А между тем, Кира Степановна, Вы сами себя, читая роман, не подозреваете в сумасшествии?

Вернее, так. Первое. Не кажется ли Вам, что герой – это клиника? Знаю, что многим писавшим о романе Раскольников казался психически нездоровым, но у меня вопрос к Вам – к специалисту. И второе – уже к Вам как читателю. Коль скоро Вы, читая роман, находите Раскольникова достаточно вменяемым, не сумасшедшая ли Вы сами – в той же мере хотя бы, в какой отрицаете его невменяемость (если Вы ее отрицаете (а Вы ее отрицаете!..))?

Вопрос о пособничестве я сейчас не рассматриваю. Евгения Львовна за всех пострадает.

Но представим, эту историю нам расскажет кто-нибудь другой – не Достоевский. И что о Раскольникове мы подумаем? То и подумаем – сумасшедший! Уверяю Вас, Вы первая скажете.

Сумасшедший и есть.

А чтобы придерживаться альтернативной точки зрения, нам надо получить пропуск в мозг Раскольникова, и не просто пропуск, но еще и дорожную карту со строгой регламентацией, куда нельзя, а куда только и надо. Документы эти выдает один Достоевский, больше никто.

По-моему, надо в заявляемой книге порассуждать на эту тему. А главу так назвать:

ПРОБЛЕМА ДИАГНОЗА

[39]

Говорите, чары на Вас действуют. Неплохое признание. Только не понимаю, чьи. Текста ли, который в школьные годы Вы читали поверхностно, или через мое воплощение вне-текстуальной данности, по моему самопознанию Вам предоставленной и преступлением, и наказанием по отдельности, и тем и другим вместе – “Преступлением и наказанием” – в лице Вашего собеседника и пациента (а то и “учителя”, как Вы обронили нечаянно тут, – ну что у меня учитесь; я ж правильно понял?..).

Верю, представляю, знаю: с нашей стороны всё это внушабельно. А мы с Федором Михайловичем, не просто с одной стороны, мы и есть одна сторона. Вы знаете. А иначе бы меня и не было здесь.

Даже представить не можете, сколько у меня учеников было!

Были бы Вы в лучшие времена моей ученицей, я бы Вам тему предложил по общему направлению “суггестии у Достоевского”.

Тут куда ни ткни, всё то же – как у него получалось.

Совершенно неисследованный аспект: как у него получалось выпрашивать в долг. Суггестия – это ж по Вашей специальности? Подумайте на досуге. Есть в этом исследовании польза практическая. Кто знает, как жизнь еще сложится. Вдруг пригодится.

Материал богатейший – письма. Будет достаточно (достаточно много и достаточно, чтобы не обращаться к другим источникам). Начиная с юношеских писем из Главного инженерного училища – с жалобами “любезнейшему папеньке” на отсутствие денег и необходимые траты – и дальше, дальше: безденежье одна из основных тем его эпистолярного наследия…

А вот уже у меня вопрос. Как Вы думаете, не обладал ли наш классик способностями гипнотизера? Не использовал ли он их, добиваясь того или иного от своих корреспондентов? И не передавал ли он их в той или иной степени своим персонажам?

Смотрите, Порфирий Петрович натурально ведь гипнотизирует Раскольникова (или это не так называется?), он ведь им как хочет, так и манипулирует. Один раз не получилось по внешним не зависящим от него обстоятельствам, а ведь все уже на мази было – Раскольников доведен был до необходимого Порфирию состояния. Психотерапевт классный, я правильно понимаю?

Говорили о встрече с Мармеладовым. А если посмотреть на нее с этих позиций? Страницу-другую назад Вам разрешалось читать заветные мысли Раскольникова, наслаждаться вместе с ним пивом, почти ощущая вкус, не правда ли, Кира Степановна? – но вот перед ним возник пьяненький Мармеладов, и при первых же его словах сознание Родиона Романовича словно отключается, Вы теряете с Раскольниковым контакт. Он вырубился, погас. Мармеладов своим особо выстроенным монологом просто подавил волю Раскольникова, поэтому и молчит, поэтому и бездействует главный герой романа, слушая эту суггестивную речь. Затем, не задавая вопросов, он послушно провожает домой Мармеладова, безмолвно и несколько отстраненно наблюдает скандальную семейную сцену с элементами мрачного гротеска, будто созданного чужим воображением, оставляет свои копейки на окне, о чем сразу жалеет, как только выходит наружу, – и с этим вновь просыпается его сознание: читателю вновь предъявляются мысли Раскольникова…

А возьмем Лужина. Он своей нечеловеческой речью просто заворожил Дуню и Пульхерию Александровну. Иначе трудно представить, почему они могли положиться хоть как-то на это внеземное чудовище. У Лужина ничего не получилось ни с кем – хотя бы на страницах повествования, но ведь какое-то время над этими двумя бедными женщинами (где гордость Дуни?) он власть определенно имел. Только заботой о брате и материальной выгодой жертву Авдотьи Романовны не объяснить, тут обволакивающий смысловой туман – основное, что сопутствует холодной словесной лаве, испускаемой речевым аппаратом Лужина. Порядок слов, синтаксические конструкции, слова ключевые… Возможно, Лужин говорит только так, как умеет, но это и говорит о том, что он не умеет не манипулировать людьми.

Или Разумихин: как он сумел стремительно убедить Дуню и Пульхерию Александровну инвестировать тысячу рублей из наследства от Марфы Петровны в наивыгоднейший издательский проект (не так ли сам Достоевский выцыганил деньги на аналогичное предприятие у своей богатой тети?)! “У Дуни глаза блестели.

– То, что вы говорите, мне очень нравится, Дмитрий Прокофьевич, – сказала она”.

Пример из другого произведения – Фома Опискин. Власть над обитателями села Степанчиково, преимущественно женщинами, тоже обрел благодаря дару внушения.

Да и князь Мышкин, не похожий ни на кого из этих господ, легко заставлял слушать себя, когда произносил монологи. Даром что идиот (как представился сам), при первой же встрече заворожил вкрадчивым своим дискурсом все дружное семейство Епанчиных.

Но не будем уходить далеко от Раскольникова. Его не только гипнотизировал Порфирий Петрович. Персонажи когда – один другого, – это еще полбеды. А когда ты персонаж, и тебя сам автор? “…Он просто не верил себе и упрямо, рабски, искал возражений по сторонам и ощупью, как будто кто его принуждал и тянул к тому”. Все же сказано этим.

И это пример не единственный.