Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

Трудно представить, что бы без Разумихина делал Раскольников с его пониженным уровнем тестостерона.

Короче, пока роман осуществлялся от замысла до последней редакции (послежурнальной, книжной), главный герой все больше обращался в девственника. В конечном итоге завуалированно, неявно дается в романе поведенческий портрет девственника. А что? Достоевский любил парадоксы. Сама невинность убивает двух женщин…

“Аскет, монах, отшельник”, – в устах помощника квартального надзирателя, удрученного падением нравов, это звучит как высшая похвала. Достоевский заставляет Илью Петровича так восхититься Раскольниковым, разумеется, для контраста: через несколько минут этот “аскет” и “монах” признается Илье Петровичу Пороху в убийстве “старухи-чиновницы и сестры ее Лизаветы…” – и да: “…топором”. Но мы сейчас внимание обращаем на то, насколько показательна сама репутация героя, сложившаяся в полицейских кругах под конец романа: монах!..

В этом смысле любопытен эпизод встречи героя с проститутками у входа в уличный притон. Событие бытовое, но с обороткой вполне символической, как и всё в этом романе. Женщины эти, на взгляд Раскольникова, “отвратительны”, кроме одной. Та “хорошенькая”, с ним словечками перебросившись, выдает такое: “Я, милый барин, всегда с вами рада буду часы разделить, а теперь вот как-то совести при вас не соберу. Подарите мне, приятный кавалер, шесть копеек на выпивку!..” Три пятака вынулись у Раскольникова. Товарки поражены ее бессовестностью. Деньги берут за дело (за тело), а не просто так. Но у меня к Вам вопрос, Кира Степановна, Вы психологию изучали, – ведь что-то она поняла в Раскольникове, раз позволила себе обратиться к нему с такой неприличной просьбой, да еще, по сути, на рабочем месте? И не платит ли герой с готовностью символическую пеню за свою невинность?

Не помню, говорил ли об этом. Знаете, что у Свидригайлова и Раскольникова больше всего общего? Оба стремятся избавиться от денег.

Вопрос интересный, но не для этой главы.

А эту можно было бы так назвать:

НЕВИННЫЙ

[38]

Ну нет, Кира Степановна, Вы загибаете. Судя по нашему последнему обсуждению этих заметок, тема Вас увлекла, видеть это мне лестно. И повлекла еще дальше – в такие дали я, признаться, не заглядывал. Но всё же вопрос Ваш касательно безотцовщины как важной темы романа прозвучал чересчур для меня радикально:

– А был ли отец? – спросили Вы у себя в кабинете, где растет мирт, и наша беседа на этом прервалась: Вы погрузились в задумчивость (глубину ее выдавали поза и взгляд), а я, со своей стороны подождав немножко и не желая мешать Вам, тихо и, кажется, незаметно вышел за дверь, к сожалению не попрощавшись, за что приношу извинения. Напомню, что речь перед этим шла о поминках Семена Захарыча Мармеладова, конкретнее – об омрачившей поминки безобразной ссоре его вдовы Катерины Ивановны со своей хозяйкой Амалией Ивановной, – эпизод, по Вашему наблюдению, затрагивает тему отцовства в плане его биологической необязательности (виноват, коль Вашу мысль излагаю коряво).

Постановка вопроса иному покажется, мягко сказать, необычной (с Евгенией Львовной я бы не рискнул обсуждать вопросы подобного рода), но Вы совершенно правы, этот мотив действительно задается в тексте романа! Катерина Ивановна, затевая ссору с хозяйкой Амалией Ивановной, гордо сообщила о своем отце, будто бы полковнике, и далее позволила себе оскорбительный выпад против предполагаемого отца Амалии Ивановны, допустив колкую оговорку, которую повествователь, излагающий выступление Катерины Ивановны несобственнопрямой речью, заключил в скобки, и в этом вся соль:

“(если только у ней был какой-нибудь отец)” – сказано так.

“Если только… был…” Превосходно. Допускается вероятность отсутствия биологического отца? Вроде бы, но спорить не буду. Вам в этом видится намек на возможность партеногенеза. Допустим. Я не специалист. Но этим, по-Вашему, задается тема безотцовщины в весьма своеобразном ключе, и тут у меня сомнения относительно таких обобщений. Знаете, я бы не стал преувеличивать остроту проблемы. Мне кажется, Вам было бы полезно отвлечься, переключиться на что-нибудь другое.

Нет, серьезно. Так и выгореть можно.

А я-то как раз комплимент хотел сделать – как Вы легко освоились в незнакомом кабинете, где растет мирт. И вдруг узнаю от Вас, что Вам здесь неуютно.

Не ожидал.

Хотите, поговорим о сумасшествии? В заявляемой книге, мне кажется, будет пора обсудить эту тему.

Только давайте без тех специфических тонкостей, по которым диагностируется всякое, согласно вашим классификаторам… МКБ-10 или МКБ-11… или какой там по счету? Я хочу о сумасшествии в нашем, общепонятном отношении. Раскольникова многие в сумасшествии подозревают. Письмоводитель Заметов, например, в лицо ему произнес: “Вы сумасшедший” (“и почему-то отодвинулся вдруг”). Разумихин – сильно колеблясь (“…не сумасшедший ли был ты у чиновника?” – или: “Да разве помешанные не говорят со смыслом?” – а то: “Он помешанный! Неужели вы этого не видите?”). Мать встревожена насчет “будто бы некоторых подозрений в помешательстве”; доктор Зосимов вообще ставит диагноз, правда щадящий: мономания; Свидригайлов, вероятно, за “полусумасшедшего” почитает… Городовой принимает “за помешанного или за что-нибудь еще хуже”. Даже Соня, а когда он пришел к ней впервые – тогда уж точно!.. Да и второй раз тоже… Ну, что до Сони, их подозрения взаимными были. Да и верно, ситуация симметричная: “Соня смотрела на него как на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это”.

В одном из прежних выпусков моей заявки, адресованном еще Евгении Львовне, я отмечал, что в рукописной черновой редакции Раскольников сумасшедшим определенно не был, он, скорее, симулировал свое безумие. Перед нами готовый роман, и теперь я в неуверенности; вопрос не простой. Мог ли он свихнуться на промежутке становления текста между черновиком и окончательным вариантом? Почему бы и нет… Да запросто!

Сам он свое сумасшествие отрицает. Все сумасшедшие поступают так, Вам это лучше других известно. Но вот и автор изображает его больным, но не сумасшедшим. И читатель, покорный автору, тоже видит: больной, нервный, издерганный, но не сумасшедший, конечно.

А вдруг герои правы: он сумасшедший?

Вопреки желанию автора.

Да и читатель – в силу эмоциональной солидарности с героем – разделяет с ним его сумасшествие, сам того не замечая, конечно… Было бы по-другому, разве бы себе позволил читатель роль пассивного сообщника, нет, не просто убийцы, а вот такого убийцы?

По намекам Вашим я понял, что Евгения Львовна с повинной пошла. Не удивлен. Так она ж сумасшедшая! Не потому, что на себя доносит, а потому, что в этом – вот именно в этом –