Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Мавзолей Ленина — Сталина на Красной площади теперь хранил тела обоих, портреты вождя начали исчезать из центральной прессы. Почитание народа переключилось на Маленкова, официального руководителя государства. Его много цитировали в газетах, а его доклад на XIX съезде стал считаться авторитетным заявлением о политике партии. «Правда» трижды публиковала его фотографии в эти дни, а 10 марта там напечатали старый снимок советских и китайских лидеров, на котором Маленков теперь стоял рядом со Сталиным и Мао, чего на самом деле не было[253].

Георгию Максимилиановичу, который, кажется, искренне противился таким восхвалениям, это не понравилось. На заседании Президиума ЦК 10 марта он отчитал идеологических секретарей ЦК Михаила Суслова и Петра Поспелова и своего бывшего помощника, теперь главного редактора «Правды» Шепилова за такую практику — «результат культа личности». «Выглядит этот монтаж, как провокация»[254], — возмутился он. Многие предположили, что сам председатель Совета министров стоял за публикацией, и это вредило его репутации после громких обещаний создать коллективное руководство.

Сын советского писателя Павла Нилина, тоже писатель Александр Нилин, мамин друг и наш сосед по Переделкино, вспоминал слова отца: «Говорят, когда Маленков пришел на Секретариат ЦК, ему начали аплодировать, как новому „вождю“. Он поморщился и отмахнулся, сказав: „Это не Большой театр, а я не Козловский“». Сказал, не сказал, неизвестно, но очевидно, что, заняв должность Сталина, он не был готов к постоянному вниманию и свету прожекторов.

Президиум тоже соглашался, что с культом вождя надо заканчивать: «В прошлом у нас были ненормальности, многое шло по линии культа личности. И сейчас надо сразу поправить тенденцию, идущую в этом направлении… Считаем обязательным прекратить политику культа личности!»[255]

Отношение Хрущева к Сталину было неоднозначным. Когда Симонов, тогда редактор «Литературной газеты», в статье от 19 марта призвал писателей «сделать образ Сталина бессмертным», секретарь ЦК был «крайне разгорячен и зол»[256]. Позвонив в редакцию, он отругал их за идолопоклонничество. На заседании Президиума 10 марта он пошел дальше своих коллег, подняв вопрос о прошлых чистках: «Я, Хрущев, ты, Клим, ты, Лазарь, ты, Вячеслав Михайлович, мы должны принести народу покаяние за 1937-й»[257]. При этом именно Хрущев предложил выставить тело Сталина рядом с телом Ленина в Мавзолее, а потом построить советский «пантеон», в котором будут хоронить и других великих большевиков. Он же хотел превратить дачу Сталина в музей[258].

В середине 1990-х мне посчастливилось обсудить такое двоемыслие с Михаилом Горбачевым. На праздновании 100-летия Хрущева в Фонде Горбачева уже отставленный Михаил Сергеевич объяснял, что, когда он стал генсеком в 1985 году, «давление КГБ было невероятным». Его приход во власть был ими санкционирован, и в первый год ему приходилось лавировать — упоминать Сталина, в то же время стараясь вернуть Хрущева и его наследие десталинизации обратно в политику. «Я считаю, — сказал Горбачев, — что изначальные метания Никиты Сергеевича обусловлены именно этим. Как еще он мог противостоять всевластному Берии. Это была попытка сохранить значимость, делая вид, что он держится за мантию Сталина, так как официальных титулов у него тогда вообще не было. Скорее всего, он также старался умерить амбиции Берии, которого подозревали в слишком личных мотивах, когда тот пытался облагодетельствовать своих коллег».

В. М. Молотов и П. С. Жемчужина

1930-е

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1627. Л. 1]

После похорон вождя Берия привез Молотова в здание МВД на Лубянке для свидания со срочно возвращенной из ссылки женой Жемчужиной. Уже в первые недели марта Лаврентий Павлович «под видом того, что нам нужно жить по-новому», начал, по словам Кагановича, «свергать мертвого Сталина»[259], и это злило его соратников.

Для Хрущева ситуация начала меняться 14 марта, когда на пленуме ЦК было принято решение удовлетворить просьбу Маленкова об освобождении его от обязанностей секретаря ЦК, «имея в виду нецелесообразность совмещения функций председателя Совета министров и секретаря ЦК КПСС». На него было возложено «председательствование на заседаниях Президиума ЦК», тогда как «руководство Секретариатом и председательствование на заседаниях Секретариата» теперь должен был осуществлять секретарь ЦК Хрущев[260].

Сам ли Маленков решил выбрать между партийными и правительственными постами, или Берия подсказал? Поскольку уже был обозначен поворот к государственности, роль секретаря ЦК стала неважной. Но она была важна для Хрущева, теперь главного в Секретариате, пусть пока без титула, отличающего его от других секретарей. Вместе с Маленковым он начал составлять повестку заседаний Президиума. Хотя Молотов и входил в первый триумвират, у его Министерства иностранных дел не было государственного аппарата, на который он мог бы опереться, и Хрущев подбирался все ближе, чтобы оттеснить его от третьей позиции в стране.

Формально Георгий Максимилианович был первым в этой тройке — глава правительства, председательствующий на заседаниях Президиума, главнейшего политического органа. После долгих лет рядом со Сталиным он естественно выглядел наследником. Он и во френче ходил, совсем как отец народов. Хотя поэт Наум Коржавин был в этом совсем не уверен: «Моя страна! Неужто бестолково ушла, пропала вся твоя борьба? В тяжелом, мутном взгляде Маленкова неужто вся твоя судьба?»[261]

В Маленкове не были уверены подростки в семье Хрущевых, моя мама Юля и Лена. Нина Петровна как-то обратила внимание на хихиканье девочек при упоминании имени Георгия Максимилиановича. «В чем дело?» — строго спросила она. Они сконфуженно молчали, а потом Рада разузнала, что они считали, что сама фигура и вид Маленкова напоминают матрас, и между собой называли его Матрас Максимилианович. Прабабушка возмутилась: «Как можно так неуважительно относиться к члену Президиума и руководителю Совета министров!» Мама потом говорила, что это потому, что он несамостоятельный, «помощник, ложится под власть, как матрас». Аджубей, по секрету, с ними согласился: «И правда, матрас». Но Рада, близкая подруги Воли Маленковой, отругала их вслед за Ниной Петровной.

На самом деле судьба страны была в руках Лаврентия Берии. Сын Маленкова Андрей настаивал, что именно его отец, тогда заведующий отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б), предложил Берию кандидатом на пост поверженного Ежова в 1938 году[262]. Берия не подвел, а потом помог Маленкову вернуть расположение вождя, пошатнувшееся после войны. Тогда Георгия Максимилиановича, который курировал производство самолетов, обвинили в халатности из-за якобы бракованных поставок на фронт и отправили в Среднюю Азию, но в 1950-м Сталин вернул его в Москву и, возможно, не без его помощи собирался уничтожить Берию. А может быть, Маленков вообще служил и нашим и вашим.

Хотя Берия не