Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

была направлена на укрепление власти единичного лидера. К тому же существовали убедительные свидетельства того, что именно Берия использовал украинский и другие аппараты внутренних дел для шпионажа и подрыва местных партийных органов[271].

Тогда же в Латвии и Литве русских руководителей начали обвинять в «крупных недостатках в политической работе» и насаждении русификации[272]. После инструктажа в Москве первый секретарь ЦК КП Латвии Ян Калнберзинь объяснял подчиненным в Риге требование Берии перевести республиканское делопроизводство на латышский язык, а не владеющих им работников отправить на разбирательство в столицу. Воодушевленный новой политикой, сам еле говоривший по-латышски местный министр внутренних дел демонстративно разбил пишущую машинку с русской клавиатурой.

Хрущев признавал, что предложения Лаврентия Павловича нельзя считать совсем неправильными — его перестановки могли уменьшить там национальный антагонизм, — но возражал против методов исполнения. Своими начинаниями Берия не только обходил партию, он ее подрывал. С точки зрения Никиты Сергеевича, заменяя республиканских начальников безопасности, он наступает на пятки КПСС. А 2 июня Берия окончательно вышел за рамки своих полномочий, предложив «меры по оздоровлению политической обстановки в Германской Демократической Республике», которые предполагали «не проводить политику строительства социализма»[273]. Молотова чуть удар не хватил: Берия предлагал отдать Восточную Германию капитализму.

Положение в ГДР действительно было критическим: «серьезно недовольные» жители массово бежали на Запад. К 1953 году страна потеряла почти 450 тысяч человек, в том числе коммунистов[274]. Берия рассчитывал сделать немецкий социализм более либеральным и этим свалить ношу с советской совести. По слухам, когда 16 июня в Восточном Берлине вспыхнуло восстание из-за 10-процентного повышения норм выработки и с Бранденбургских ворот сорвали красный флаг, СССР не сразу ответил на запрос германского правительства ввести войска — Берия больше не поддерживал идею коммунистической империи. Но он столкнулся с несогласием своих более преданных коммунизму коллег. В конце концов ему самому пришлось ехать в Берлин для урегулирования ситуации; с его подачи туда ввели танки, и в результате столкновений погибли десятки людей, тысячи были арестованы, многие расстреляны[275].

Кремлевцы подозревали начальника госбезопасности в обострении германской проблемы для усиления собственной популярности: политика отказа от целенаправленного социализма привела бы к окончательной ликвидации ГДР, поставив под угрозу существование всего социалистического лагеря[276].

После войны Сталин действительно не исключал, что существование объединенной Германии — нейтральной и безоружной — будет безопаснее, чем создание двух германских государств. Берия собирался наконец воплотить эту идею. Хрущев вспоминал его слова: «Нам нужна мирная Германия. А будет ли там социализм или не будет, нам все равно». Молотов же считал, что такой подход — это «капитуляция перед американцами»[277]. Хрущев его поддержал, и идеи Берии не прошли. Вячеслав Михайлович был так благодарен Никите Сергеевичу, что предложил перейти на «ты». Для Хрущева это было честью, знаком достижения кремлевского олимпа: Сталин обращался к Молотову «Вячеслав», а в ранние годы вообще игриво — «Молотштейн» — и писал «жму руку»[278].

Прадедушка даже дома об этом говорил за ужином не без хвастовства. Прабабушка, соседка Вячеслава Михайловича в Жуковке в 1970-х, с сожалением замечала: «Раньше на „ты“ были, а теперь еле здороваемся». Она не была его сторонником, но и противником тоже не была. Впрочем, у Молотова были друзья из семьи Хрущева.

Виктор Гонтарь ему звонил и даже иногда приезжал в Жуковку, чтобы повидаться. А сын Сергея, Никита Сергеевич младший, человек безграничной доброжелательности, разделял с Вячеславом Михайловичем страсть к резьбе по дереву. Никита был любимым внуком и часто подолгу гостил у прабабушки. Старый Молотов и молодой Хрущев вдвоем самозабвенно пилили, строгали и оттачивали, и их огромные миски и бесформенные табуреты можно было встретить в Жуковке повсюду.

Между тем Берия усиливал свое влияние. Он давил на Булганина — хочет ли тот на самом деле оставаться министром обороны? Когда к этому давлению подключился Маленков, напуганный Николай Александрович поспешил пожаловаться Никите Сергеевичу, который, в свою очередь, сам решил надавить на Георгия Максимилиановича. По рассказам Молотова, Хрущев якобы сказал: «Разве ты не видишь, куда все это ведет?.. Берия ножи точит… Пора дать отпор»[279].

Берия снова вмешивался в дела Хрущева и Молотова, возглавив инструктаж венгерских коммунистов 13 июня в Москве. Он наставлял сталиниста Ракоши: «Хватит прославлять вождей, прославлять Сталина!» — и предложил разделить роли лидеров партии и правительства: Имре Надь, которого Ракоши посадил в тюрьму в 1949 году, стал премьер-министром, а Ракоши остался лидером партии. К ужасу Хрущева, на этой же встрече Берия выразил свое отношение к КПСС: «Пусть Совет министров решает все, а партия заботится о кадрах и пропаганде».

Кроме того, уже совсем не считаясь с МИД, министр МВД направил в Белград резидентом замначальника внешней разведки полковника Сергея Федосеева для негласных переговоров с югославским министром внутренних дел Александром Ранковичем о восстановлении отношений, разорванных Сталиным в 1948 году. Молотов несказанно возмутился такой «дружбой с фашистским государством»[280].

Отход от жесткой линии вождя во внешней политике не стал неожиданностью. Маленков еще в похоронной речи подчеркнул «ленинско-сталинский тезис о долгосрочном сосуществовании и мирном соревновании двух различных социальных систем, капитализма и социализма»[281]. Несмотря на протесты министра иностранных дел, в мае Кремль отказался от претензий Сталина на военное присутствие в турецких проливах; обменялся послами с Югославией и Грецией (с последней отношения были разорваны после победы правых в гражданской войне, запрета там коммунистов и вступления страны в НАТО); 27 июля заключил соглашение о прекращении огня в Корее.

Не только Берия, все новые лидеры были заинтересованы в спокойной внешнеполитической обстановке, но их настораживала многовекторная активность начальника внутренних дел. Они опасались, что сдача мировых позиций будет играть на руку Вашингтону, обозначив военное и политическое превосходство Америки. Даже Маленков, соратник Лаврентия Павловича и сторонник разрядки, заявлял, что смягчение напряженности все же требует определенных предпосылок[282].

Становилось ясно, что вездесущий грузин не оставлял своим вниманием даже покладистого Маленкова, и в конце весны Хрущев просил того блокировать сыплющиеся как из рога изобилия инициативы министра МВД. Его напор был так силен, что уже и Маленков был не прочь отстранить его от должности.

За свои 130 дней негласного, и гласного, руководства Лаврентий Павлович показал свою очевидную незаурядность: у него была не только детальная и радикальная программа перемен, эта программа имела реальные шансы перерасти в программу выхода из социализма. Выдвигая курс на перемещение центра власти от партийных органов к государственным (и одновременно выводя органы безопасности из-под контроля партии,