Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Полный масштаб запланированной чистки — по национальному, расовому или еще какому-нибудь принципу — неизвестен. Бессмертный Сталин все же оказался смертным.

На дачном обеде 28 февраля Маленков, Булганин, Хрущев и Берия, как обычно, сидели до раннего утра. Вождь много пил, был в хорошем расположении духа и шутил по поводу их «капризной судьбы». После застолья он проводил гостей до выхода и добродушно ткнул «Микиту» в живот. (Когда Сталин звонил в квартиру на Грановского, он всегда со смехом просил «Микиту».) Все разошлись по своим машинам и вернулись в Москву. А у генералиссимуса случился инсульт, и через несколько дней — смерть.

Умер, убили, помогли умереть? Все версии, возникшие за прошедшие десятилетия, пересказать невозможно; многие из них нелепо делают из Хрущева не только могильщика культа личности Сталина, но и виноватого в его смерти[240].

Несколько деталей напомню. К концу жизни вождь опасался всего. Даже кнопки на пульте для обслуги были разные: «сделать чай» — одна, «принести» — другая. После последней «тайной вечери» сигнал «сделать чай» был послан, а «принести» так и не замигал. Персонал и охрана дачи заволновались в полдень 1 марта, но беспокоить не посмели. Вечером в спальне зажегся свет; все вздохнули с облегчением. Но других знаков из комнаты не было, и в 23:00 охранники попросили уборщицу туда заглянуть.

Сталин без сознания лежал на полу в большой столовой. Его, парализованного, перенесли в малую и положили на диван. Тогда же позвонили министру госбезопасности Игнатьеву — не врачам, а карательным органам. Тот сказал, что надо сообщить Берии и Маленкову. Но Лаврентия Павловича, разрешение которого требовалось для вызова врачей, нашли не сразу, а Георгий Максимилианович побоялся действовать без него. Когда Берия наконец нашелся, ночью 2 марта они с Маленковым отправились на дачу. Берия быстро осмотрел Сталина, сказал, что не надо беспокоить, тот спит. Около 9:00 утра 3 марта они опять поехали туда, на этот раз с Хрущевым (он в мемуарах пишет, что был там с Маленковым сразу, но это не соответствует другим свидетельствам). Тогда же наконец вызвали врачей — через 48 часов после того, как Сталину стало плохо.

Дома прадедушка не раз описывал комнату на первом этаже, в которой все произошло. Диван, стол, белый телефон с переключателями, маленький столик с креслами, на нем почему-то собрание сочинений Дмитрия Мамина-Сибиряка. Никаких других книг не было. В углу еще один небольшой круглый столик с пластинками. Одна — та самая запись «Женхоранса», которую Сталину подарили в 1936 году на Декаде украинского искусства. На обложке его рукой надпись: «Если усилить группу меццо, песня будет звучать намного лучше». Он действительно любил музыку и искусство. «Лучше бы стал хорошим министром культуры», — заметил Хрущев.

Вокруг ядовито-темно-зеленого дома все было засажено полукругом сплошной стеной молодой туи, она закрывала Сталина на прогулках от охранников; это тотальное недоверие производило еще более удручающее впечатление после его смерти. «Мы — Булганин, Берия, Молотов, Маленков, Микоян, Шверник — ходили рассматривали спальни, столовые, диван, на котором Сталин проводил день и ночь. Зашли в кабинет, там лежали запечатанные конверты с эмблемами „Совет министров“, „ЦК КПСС“, „Верховный Совет СССР“. Берия тут же сказал, что в последние годы он уже не интересовался никакими решениями и постановлениями. Когда их собирались горы, Поскребышев для приличия разрезал конверты и отправлял обратно, как будто Сталин это прочитал». В шкафу висели военные мундиры, казалось, их никто никогда не надевал. Светлана потом говорила, что, когда ее отцу привозили деньги, он их складывал в ящик стола, и охрана их присвоила, потому что в ящиках ничего не оказалось. Но Хрущев не верил в воровство обслуги, они слишком боялись вождя.

Конец Сталина застал всех врасплох. Что дальше? Распределение ролей во время этого судьбоносного события определило дальнейшую историю СССР. Если бы меньше боялись Берии, если бы кабинетный Маленков был более деятельным, если бы репутация Молотова не была подпорчена арестом жены, если бы Микоян…

Все воспоминания о тех днях — и самого Хрущева, и Микояна, и Аллилуевой — передают похожие эмоции этих близких к вождю людей: страх от осознания, что он уходит, и непонимание, как жить дальше, сменялись внутренним освобождением и построением планов на будущее. «Не будем грешить друг против друга — их раздирали те же противоречивые чувства, что и меня, — скорбь и облегчение», — писала Светлана.

Два дня, пока Сталин лежал, умирая, его соратники по очереди наблюдали за ним, и, по свидетельству дочери, «только один человек вел себя почти неприлично — это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его… то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, жестокость, хитрость, власть, власть… Он так старался в этот ответственный момент, как бы не перехитрить и как бы не недохитрить!..Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза, но, по-видимому, это было без сознания… Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть „самым верным, самым преданным“ — каковым он изо всех сил старался казаться отцу»[241].

Вспоминает Хрущев: «Когда Сталин свалился, Берия… ругал его и издевался над ним. Просто невозможно было его слушать! Как только Сталин пришел в чувство и дал понять, что может выздороветь, Берия бросился к нему, встал на колени, схватил его руку и начал ее целовать. Когда же Сталин опять потерял сознание и закрыл глаза, Берия поднялся на ноги и плюнул на пол»[242].

Вряд ли эти рассказы преувеличены. Хрущев и Булганин тогда же обсуждали опасность, которую представляет Берия, а Маленков, как всегда, страшась самостоятельных решений, уже, кажется, договорился с Лаврентием Павловичем о разделе власти. Когда стало ясно, что вождь мертв, и другие еще плакали, Берия с криком: «Хрусталев! Машину!» — помчался в Москву эту власть брать.

Начиналась послесталинская эпоха.

Глава 7

Конец диктатуры: похороны Сталина и дело Берии

Мы все еще находились в шоке, а людей держали по-прежнему в тюрьмах и лагерях. Мы создали… версию о роли Берии: что, дескать, Берия полностью отвечает за злоупотребления, которые совершились при Сталине… Мы тогда никак еще не могли освободиться от идеи, что Сталин — отец народа,