Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

– Удивляюсь я на вас, Александра Валериановна, – качал головой Петр.

– Чему же вы удивляетесь, Петр Николаевич?

Но Петр никак не мог сформулировать, что же его все-таки удивляет, чтобы, не дай Бог, не обидеть милую барышню.

Однажды, когда они так стояли и мирно беседовали в просторном, светлом вестибюле Воспитательного дома на Мойке, мимо них прошел среднего роста худой человек в мужицкой поддевке, сапогах и яркой атласной рубашке. Он быстро взглянул на Петра, у которого почему-то вдруг сердце похолодело, и улыбавшуюся симпатичную барышню, потом внезапно остановился и полоснул Петра острым, проникающим взглядом.

– А Бог-то, Бог-то Он есть!.. – весело подмигнул он Петру и, заметив его недоумение, обнажил в короткой улыбке белые, крепкие зубы. – После, после… все после!.. – проговорил он быстро и зашагал прочь.

– К-кто это? – заикаясь, спросил ошеломленный Петр.

– Григорий Ефимович… – ответила Сашенька и, видя, что Петр все еще не понимает, пояснила: – Да Распутин же.

– К-как?! Этот… этот негодяй? Здесь?! – затрясся от негодования Петр. – Да как он смеет? Что он у вас тут делает?! Кто позволил?!

– Почему негодяй?.. Вы бы видели, как он с детками… как он о детках говорит! Все наши кормилицы плачут, не каждый священник такую проповедь скажет, как Григорий Ефимович.

– Да как же его до детей допускают? Куда ваш директор смотрит?!

– Да отчего же не допустить, когда от него такая радость и утешение?..

«Да ведь он грязный развратник! Совратитель! Черт!» – вспомнились Петру слова отчима, но он только сумел с неудерживаемой угрозой сказать:

– Ну, Александра Валериановна, не ожидал!.. Вот я вашему батюшке напишу! Пусть он вас… пусть он тут… пусть он… – Петр не знал, какое наказание последует от отца Валериана, но то, что над легкомысленной поповной нависла страшная беда и что ее надо немедленно спасать, ему было совершенно ясно.

Он отправил суматошное письмо отцу Валериану, расписав в красках, что «грязный мужик», пользуясь покровительством «высших сфер», проникает во все «незаткнутые щели» многообразной российской жизни и даже в святая святых – к сироткам-деткам, совращая их младенческие души, а заодно и души тех, кто за ними ухаживает и надзирает, и что Сашеньку надо срочно спасать, а не то… Тут воображение Петра еще сильнее разыгралось, и он, переведя фантазию в страшную реальность, так напугал бедного попа, что тот стремглав примчался в Петербург и, делая страшные глаза, потребовал немедленного водворения дочери на место. Домой!

Сашенька плакала и все ужасы, описанные своим попечителем, отрицала. В конце концов, поговорив с директором и врачом заведения, удостоверившись, что ничего страшного в двукратном посещении Распутина не обнаружилось, поп несколько поуспокоился и решился дочь в вавилоне все же пока оставить. К тому же Елизавета Ивановна предложила взять Сашеньку к себе под крыло, и вконец обрадованный такому обороту событий батюшка, возблагодарив Бога, укатил в свою глухомань.

Елизавета Ивановна, всегда мечтавшая о дочери («Бог не дал!»), полюбила Сашеньку как родная мать и не чаяла в ней души. Втайне она даже взлелеяла мечтательную мысль о браке Сашеньки и Петра, хотя прекрасно понимала всю сложность осуществления таких мечтаний. Но тут она с умилением вспоминала чудное евангельское: «невозможное человекам возможно Богу» – и начинала молиться горячо и со слезами, чтобы Господь помог освободиться ее старшему сыну от своей, по глупости, без родительского благословения венчанной, развратной жены.

Но не только Елизавете Ивановне нравилась Сашенька. Бежавший некогда от соблазнительных чар Зинаиды Николаевны и с тех пор не приближавшийся на короткое расстояние ни к одной женщине Павел вдруг стал замечать, что присутствие в их доме Сашеньки его странно волнует. Он робел с ней заговаривать и только тайком засматривался на ее милую русую головку, тонкие летучие брови и серьезные серо-голубые, как северное небо, глаза, на всю ее маленькую, стройную, ладную фигурку в светло-сером, жемчужном платье с кружевным воротничком; и, сталкиваясь с ее вопросительно-ответным взглядом, моментально краснел до ушей и ретировался.

Что же это с ним, неужели он влюблен? – задавал себе страшный вопрос Павел, а за ним следовал еще более страшный и безответный: и что же теперь делать?.. Ответ был один: бежать! Но бежать было некуда и оставалось одно – молча страдать. А… мечтать? Можно или… нельзя? И сам себе сурово отвечал: нет, нельзя. И даже сам помысел о мечтании отсекать. Вот как жестоко расправился со своей неожиданной влюбленностью Павел, почему-то раз и навсегда решив, что недостоин личного счастья, что оно не для него. Почему? Он не знал почему, но это так, так написано ему на роду. Эта странная, неизвестно от чего возникшая в нем уверенность в невозможности для него счастливой любви, внутренний запрет даже на тайное мечтание о Сашеньке вместе с горечью давали и чувство странного удовлетворения, и почти покоя. Павел еще более замкнулся, стараясь избегать даже случайных встреч с девушкой.

24

В очаровательный майский день в Петербурге к одному из самых дорогих и роскошных ювелирных магазинов на Большой Морской подъехал щегольской экипаж, из которого выскочил блестящий молодой гвардейский поручик. Он помог молодой стройной даме под низко опущенной вуалью сойти с экипажа и проследовал с ней в магазин.

Через пару минут у изящных лакированных дверей того же ювелирного магазина остановилась еще одна пара лошадей, и внушительного вида швейцар распахнул двери перед другим господином, одетым в штатское.

Покупателей в магазине, кроме офицера и его дамы, занятых рассматриванием бриллиантовых украшений, не было. Тогда господин в штатском не торопясь вынул из кармана револьвер и дважды выстрелил в молодую пару. Потом он так же неторопливо достал белый носовой платок, отер руки и бросил револьвер вместе с платком на пол. Не обращая внимания на застывшего от ужаса продавца и не поглядев на результаты своей стрельбы, господин повернулся и ровным шагом зашагал к выходу.

Полицейские нагнали его в десяти метрах от магазина. Убийца не сопротивлялся.

На следующий день все петербургские газеты пестрели криминальными заголовками о двойном убийстве: князя N и его любовницы некой актрисы Пужелар.

Петр был потрясен. Бледный, с дрожащими губами, он держал в руках газету, не смея поверить в реальность напечатанного.

– Нет, нет… этого не может быть… – бормотал он, – этого не может быть…

Да и в самом деле, как это возможно, не бред ли? Эти писаки наверняка все напутали. Наденька за границей с этим, как его,