Короче, Пушкин - Александр Николаевич Архангельский

и наотрез отказался от примирения. Тогда в сюжет включили тетку, фрейлину Загряжскую, которая прекрасно понимала, что Екатерина влюблена, а при этом возраст не таков, чтоб торговаться: либо выйдет сейчас, либо останется в девках. И подключилась к тайным уговорам.

В конце концов Жуковского умолили быть посредником, он выставил условие: все стороны хранят молчание. Пушкин правило тут же нарушил, 14-го, после новой встречи с Геккереном, поехал к Вяземским и все им рассказал в деталях. Чем поставил Жуковского в дурацкое положение. И получил добросердечный нагоняй: притчу от “кума Василия”. Нужно было знать Жуковского, чтобы понять, насколько он обижен: ты, Пушкин, выставил меня свиньей.

“…пастух сказал своему куму: кум Василий, сделай мне одолжение, стань на минуту свиньею и хрюканьем своим вымани серого волка из лесу в чистое поле. Я соберу соседей и мы накинем на волка аркан. – Послушай, братец, сказал кум Василий; ловить волка ты волен да на что же мне быть свиньею”.

Впрочем, в этой истории обижали друг друга все; несколькими днями ранее фраза Жуковского “Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления” привела Пушкина в натуральное бешенство. А каким был Пушкин в бешенстве, лучше никому не знать. Его отливали водой, губы дрожали, белки наливались кровью…

Тем не менее он согласился на план Геккерена: вызов отменяется, вместо поединка будет свадьба. Но при этом стал примериваться к гибели и улаживать дела с казной…

21-го ноября Пушкин напишет сразу два письма, которые не отправляет; содержание второго доходит до Жуковского, а первое, в котором содержатся тяжелые оскорбления Геккерену, прочитает вслух Соллогубу. И подытожит: “С сыном уже покончено… Вы мне теперь старичка подавайте”.

Насколько он мрачен в эти дни, ясно из последнего датируемого стихотворения. Точнее, фрагмента в коллективном опусе, посвященном Михаилу Глинке.

Первую строфу написал Виельгорский; всё в порядке, настроение шутливое:

Пой в восторге, русский хор,

Вышла новая новинка.

Веселися, Русь! наш Глинка —

Уж не Глинка, а фарфор!

Вторую Вяземский; чуть более пафосно, но все равно смешно:

За прекрасную новинку

Славить будет глас молвы

Нашего Орфея Глинку

От Неглинной до Невы.

Автор третьей – Жуковский; “кум Василий” тоже пишет весело и беззаботно:

В честь толь славныя новинки

Грянь, труба и барабан,

Выпьем за здоровье Глинки

Мы глинтвеину стакан.

А вот и Пушкин – никакой шутливости; строфа говорит о поверженной зависти, злобе, скрежете зубовном, грязи:

Слушая сию новинку,

Зависть, злобой омрачась,

Пусть скрежещет, но уж Глинку

Затоптать не может в грязь.

Даже ради пародийной здравицы невозможно вырваться за пределы внутреннего потрясения.

Была ли это кипящая ревность, как считали ближайшие его друзья? Отчасти да. Но гораздо важнее другое: оскорбление было нанесено ему не только как мужу Натальи Николаевны, но и как первому поэту России, и как дворянину, и как гражданину. Геккерены покушались на его частную жизнь, которую он давно уже противопоставил жизни государственной и общественной.

Жуковский снова лег на амбразуру, довел до сведения государя, что во вверенной тому империи творится нехорошее. 23 ноября царь принял Пушкина и Бенкендорфа и взял с поэта слово больше никогда не драться. Что снимало с Пушкина ответственность за все возможные отказы от дуэли и защищало его честь. Но лишало суверенной привилегии: самому решать свою судьбу, разрушало автономию дуэли. Царь снова действовал предельно грамотно. Он не приказывал, не применял закон, а использовал честное слово.

24 ноября отмечали день святой Екатерины. Кажется, что буря стихла, Пушкин присмирел, Дантес избавился от интереса к Натали и встречался наедине с невестой. “Встречался” во всех возможных смыслах. Иначе не удастся объяснить записку, адресованную Екатерине, в которой жених сожалеет, что не смог ее принять, иначе они могли бы замерить, насколько с прошлого раза выросла “картошка”. Что за “картошка”, нетрудно догадаться.

Новый год встречают в доме Вяземских – Пушкины и будущие Геккерены. У Пушкина, как вспоминала графиня Наталья Строганова, был “такой страшный вид, что, будь она его женой, она не решилась бы вернуться с ним домой”. Думает он явно не о мире; 1–8 января сочиняет знаменитую мистификацию “Последний из свойственников Иоанны д'Арк…” – о том, как Дюлис вызвал Вольтера за “Орлеанскую девственницу”, а Вольтер отказался участвовать в дуэли. И повторяет в финале мотив своего “Полководца”: “Жалкий век! жалкий народ!”

10 января совершается двойное таинство венчания: по православному – в Исаакии и по католическому – в церкви Св. Екатерины… А между 11 и 13 января Пушкин отказался принять молодых на Мойке. 14-го он сообщил Геккерену, что не желает иметь с этим кланом ничего общего. После чего Дантес вновь стал преследовать Наталью. Возможно, как считает Вадим Старк, именно тогда, 19 января, а не 2 ноября, произошло свидание, которое подстроила Полетика в своей квартире в Кавалергардских казармах. Как бы то ни было, Наталья сохранила верность мужу, хотя вела себя неосторожно.

В один из дней император решил поговорить с ней: цитируем позднюю запись Корфа.

“Под конец его жизни, встречаясь очень часто с его женою, которую я искренно любил и теперь люблю, как очень хорошую и добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о комеражах, которым ее красота подвергает ее в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, сколько для себя самой, столько и для счастия мужа, при известной его ревнивости. Она, верно, рассказала об этом мужу, потому что, встретясь где-то со мною, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. «Разве ты и мог ожидать от меня другого?» – спросил я его. «Не только мог, государь, но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женою…» Три дня спустя был его последний дуэль”.

После 21 января молодой Геккерен как с цепи сорвался; демонстративно брезговал женой, называл ее “моя законная”, грубил и Наталье; вскоре последовал вызов.

Выяснилось, что у Пушкина нет секунданта – в отличие от Дантеса, чьи интересы представлял советник французского посольства виконт Д'Аршиак, сделавший все для отмены дуэли. Александр Сергеевич в свою очередь попросил быть своим секундантом советника британского посольства Меджниса, которого уважал за четкость и честность. Но тот, убедившись, что шансов на примирение нет, прислал записку с отказом. Направился к лицеисту Данзасу, по