Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

привозят обмороженных и тифозных. Как радуются раненые, когда попадают в списки отправляемых в тыл. Грязь, вши совсем заели, раны гноятся. Санитары ходят до ужаса грязные. Раньше им тоже полагались халаты из бязи, но теперь они все работают без халатов. Халаты стали черными от крови и грязи, а мыла нет, мыть их нечем. Станешь снимать с раненого рубаху, а под пальцами чувствуешь толстый слой вшей. А когда снимешь повязку с раны, то вокруг нее их сотни! Жирных! Разъевшихся на крови!

Как-то прихожу в палату ночью, а раненый во сне разорвал и сдвинул повязку с раны и бессознательно продолжает чесать вокруг нее. Я нагнулась и посмотрела, в чем дело. Молодая кожа вокруг раны была покрыта толстым слоем насекомых, разъедавших рану. Я пошла, принесла йод и смазала рану и вокруг нее. Но эти твари все-таки не хотели уходить от жирной еды. Я их покрывала целым слоем йода до тех пор, пока они не стали корчиться и сдыхать. Потом я сгребла их в плевательницу, рану забинтовала, и раненый заснул спокойно. Единственная сестра, которая не бежала, а осталась при госпитале, заболела сыпным тифом еще до моего прихода в госпиталь. Когда пришел первый санитарный поезд за ранеными, ее в первую же очередь эвакуировали. Но она умерла по дороге на вокзал.

Вчера во время работы в перевязочную пришел совершенно самостоятельно раненый с перевязанной головой. Он казался совершенно здоровым. Огромного роста, широкоплечий, красивое лицо и большие голубые глаза. Я была занята перевязкой другого раненого, а он стоял и ждал, когда я кончу. Когда я освободилась, усадила его на стул и стала развязывать марлю.

– Ранены в голову?

– В лоб ранен. Доктор на пункте сказал, что маленький кусочек кости вырвало на лбу. Да я ничего! Мне не больно. Вы не беспокойтесь, сестра, действуйте смелее!

– А ты один пришел? – спросил доктор, сидевший за столом и записывавший раненых.

– Так точно, один. Меня привезли сюда, а в перевязочную я пришел сам. Да я ничего! Я здоров совсем.

Доктор кончил записывать и подошел к раненому.

– Ну, покажите, что у него там такое. Сколько вырвано кости?

Я сняла последний слой марли и увидела на лбу небольшое серое пятно. Оно было не больше маленького яблока, если его разрезать пополам, но не такое ровное и круглое. На этом неровном срезе что-то серое билось так же ровно, как и сердце этого великана солдата…

– Когда тебя ранили, долго лежал без памяти? – спросил доктор.

– Нет, недолго, говорили солдаты. А когда ранили, так я и не почувствовал. Чик! Что-то в лоб ударило. И я упал и потерял память. Но лежал недолго! Встал, а меня так и клонит вперед! Точно на лбу-то пудовая гиря. Я прижал ладонь к раненому месту – крови нет! Но тут ротный увидел меня и сказал, чтобы увели на пункт.

К этой живой серой ране я осторожно приложила кусочек марли. К ней пристало небольшое пятно этого серого вещества.

– Не больно?

– Нет! Не больно!

Я посмотрела на доктора в недоумении, что мне делать дальше. Доктор сделал мне знак – завязывайте! А громко сказал:

– Сухую повязку.

Я забинтовала голову, обмыла ему лицо и руки, помогла встать, взяла под руку и повела из перевязочной в палату.

– Нет, сестра, благодарю, я сам дойду. Я здоров.

– Ничего, я пройдусь с тобой. – Довела его до койки. – Ложись, я укрою тебя.

– Да что вы, сестра, беспокоитесь обо мне! Я сам все сделаю. Я ведь здоровый человек!

Когда я вернулась в перевязочную, доктор меня спросил:

– Сестра, вы поняли, в чем дело?

– Да, доктор, я начинаю догадываться! Неужели это мозг?

– Да, это мозг! И спасти его мы не в силах. У нас нет средств, нет инструментов, чтобы сделать немедленно операцию! Если бы можно было послать его немедленно в Тифлис, там сделали бы ему операцию, и я уверен, что он остался бы жив.

– Неужели такой здоровый человек и от такой маленькой ранки должен погибнуть?!

На другое утро прихожу в госпиталь, надеваю халат и первым делом иду в ту палату, где лежит раненный в голову Темников. В открытую дверь я вижу его койку, которая стоит против двери. Издали уже заметила неестественно большую голову и толстую шею. Темников был в забытьи. Из-под бинтов что-то серо-красное пенилось, ползло по шее и стекало на грудь. Я сейчас же пошла спросить, что с ним делать?

– Ничего, сестра, нельзя сделать! Кровоизлияние! Я несколько раз уже подбинтовывал его. Потому-то голова и шея кажутся толстыми. Скоро он скончался.

А работа в операционной не останавливается ни на минуту!

– Принесите Егорова, – говорит доктор санитарам.

– Я пойду сама, помогу им положить на носилки.

– Не стоит! Не ходите! Там и класть-то на носилки нечего. Весь обмороженный!

Санитары принесли, положили на стол какого-то человечка. Весь он был какой-то маленький: маленькая голова, узкие плечи, тонкие руки (я видела их только выше локтей): русая, мягкая, тоже какая-то маленькая бородка; волосы на голове светлые, мягкие и реденькие… Весь он был забинтован и завязан. Обе ноги выше колен, обе руки почти до плеч. Вместо ушей висели белые тряпки…

Я стала его развязывать. И когда обнажились его бывшие ноги и руки, то они оказались просто гнилым мясом, которое давно надо было бы обрезать и выбросить. Кожа и мускулы размякли, расползлись и отвалились от костей, как только я разрезала бинты.

– Ну, пошевели ногой, – сказал доктор. И больной стал поднимать ногу, но мускулы зашевелились только около бедра. А ниже кожа и мускулы висели скользкими серыми тряпками. Я смотрела с таким нескрываемым ужасом на этот «живой труп», что доктор счел долгом объяснить мне, в чем дело.

– Он не ранен, сестра. А был болен тифом, и его привезли со всеми в те дни, когда тысячи сваливали куда попало. Его привезли в бессознательном состоянии, замерзшего. Мы не знали об его существовании целую неделю, и он лежал среди других незамеченный, без всякой помощи. Он лежал где-то на полу, и никто не обратил на него внимания. И только несколько дней тому назад я случайно наткнулся на него, когда он уже пришел в себя. Я осматривал раненого, который сказал мне: «Ваше высокоблагородие, вон от того шибко чижолый дух идет». Ну, я его осмотрел и вижу вот эту картину, которую видите вы сейчас.

– Ну что, Егоров, отрежем руки и ноги? Согласен? – спросил доктор больного.

– Что ж! Режьте! Раз они не годятся ни на что…

– Как это он,