Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

заметка об игумене Филофее в житии преп. Евфросина в редакции Василия, несколько биографических указаний и исторических приурочений в посланиях нашего старца, биографическая заметка неизвестного при его же послании во Псков в беде сущим — вот и все, что мы имеем в распоряжении для освещения жизни Филофея. Из этого скудного материала, с несомненностию следует лишь то, что Филофей жил и писал при великом князе Василии Иоанновиче III (1505–1533 гг.), — с вероятностию то, что он жил и писал в начале государствования Иоанна Васильевича IV и был настоятелем монастыря. Мы не знаем даже, когда и в каких летах своего возраста он поступил в монастырь…

Тем не менее некоторые исследователи пытаются восстановить более «полную» биографию псковского старца.

Можно ли «дописать» биографию Филофея?

Пытаясь расширить наши представления о том, кто такой Филофей, современный исследователь сочинений старца Андрей Витальевич Кореневский высказал остроумную, но, к сожалению, слабо обоснованную догадку. Он обратил внимание на то, что в «Повести о псковском взятии» упоминается некий «Филип Попович купчина псковитин». Тот «ехал в Новгород и остановился у Веряжи[97]». Здесь он услышал «злую весть», что великий князь Василий Иванович заключил под стражу псковскую делегацию, отправленную к нему в Новгород с жалобой на произвол московского наместника Ивана Михайловича Репни-Оболенского[98]. Тогда Филипп «помчался в Псков, оставив товар, и сказал псковичам, что великий князь посадников наших, и бояр, и всех челобитчиков схватил». Это стало прологом к добровольно-принудительному присоединению Пскова к Великому княжеству Московскому в 1510 году. Вот, собственно, и все, что известно о «купчине псковитине».

Однако, опираясь на столь лаконичные сообщения, А. В. Кореневский решил, что Филипп Попович и был автором анонимной «Повести о псковском взятии», включенной в состав Псковской первой летописи. Основанием для этого послужила догадка, будто тот «был единственным, кто обладал всей полнотой информации и о том, что произошло в Новгороде», поскольку «оказался в эпицентре конфликта и как никто другой был посвящен во все его детали». На чем основывается такое утверждение, неясно. В «Повести», как мы видели, говорится, что Филипп Попович не доехал до Новгорода и остановился «у Веряжи» и, следовательно, о новгородских событиях мог знать только по слухам. Да и вряд ли автор «Повести» стал бы говорить о себе в третьем лице, называясь к тому же полным именем и «купчиной псковитином».

Догадка об авторстве Филиппа Поповича послужила основой для вывода, что тот был достаточно хорошо знаком с церковной книжностью. Действительно, автор «Повести» демонстрирует свободное владение сакральными текстами и использует целый ряд грамматических архаизмов. А это, по справедливому замечанию А. В. Кореневского, вряд ли могло быть свойственно «заурядному „купчине“». Такое противоречие «снималось», как полагает исследователь, происхождением Филиппа: он Попович и, следовательно, был сыном священника.

В свою очередь, эти догадки позволили сделать еще одно рискованное отождествление личностей. Сославшись на то, что Филипп был «явно вхож в высшие сферы Пскова и Новгорода», исследователь предположил, что этот самый «купчина» мог быть автором «отписки» новгородскому архиепископу Геннадию о диспуте, состоявшемся около 1491 года во Пскове между местным духовенством и католическими монахами, поскольку та подписана таким же именем: Филипп.

То, что автор «отписки» называет себя Филиппом Петровым, а не Поповым, А. В. Кореневского не смутило. Он сослался на то, что имя Филипп «никак нельзя отнести к числу распространенных в средневековой Руси». Единственным основанием для такого утверждения стал подсчет частотности этого имени у псковских посадников. Из известных 84 посадников лишь двое носили его (Филипп Козаткович и Филипп Андреевич Пукашов).

Обращение к списку псковских посадников, однако, показывает, что имя Филипп было столь же распространено в этой среде, как и имена Роман, Яков, Зиновий и Алексей, — в отличие от действительно редких, встречающихся лишь однажды: Мирослав, Борис, Сесил, Селога, Илия, Володша, Корман, Анания, Павел, Пантелеимон, Захарий, Сисой, Николай, Феодосий, Игнатий, Дорофей и Михайла. Более распространенными являлись только имена Иван (6 посадников), Леонтий и Василий (по 5 посадников), а также Юрий (4 посадника) и Федор (4 посадника). Но этого явно недостаточно для идентификации двух псковичей — Филиппа Поповича и Филиппа Петрова, живших приблизительно в одно время.

По мнению А. В. Кореневского, Филипп Петров мог быть «сыном одного из священников кафедрального собора», почему он и «мог присутствовать на диспуте, и ему могли даже поручить составление отчета архиерею». Из этого было сделано заключение: «Все это в полной мере согласуется тем, что нам известно о Филиппе Поповиче. К тому же обратим внимание, что между двумя источниками временной разрыв в 19 лет — срок, вполне достаточный для превращения юного клирошанина в преуспевающего купчину, обратившего на пользу собственной негоции узы, связывающие клир кафедрального собора как с местной элитой, так и с Новгородом». Впрочем, с гораздо бо́льшим основанием великий русский историк Сергей Михайлович Соловьев (1820–1879) предполагал, что Филипп Петров мог быть владычным наместником, а митрополит Филарет (Гумилевский) считал, что тот был дьяком…

Ну а далее все оказывается еще «проще». Из сообщения «Повести о псковском взятии» о том, что после присоединения Пскова к Москве «иные во граде мнози постригахуся в черньцы, а жены у черницы, и в монастыри поидоша, не хотяще в полон поити от своего града во иные грады», А. В. Кореневский сделал вывод, что среди принявших монашеский постриг непременно должен был быть Филипп Попович. Он якобы «более других должен был осознавать нависшую над ним опасность», поскольку предупредил земляков о намерениях великого князя. Как считет исследователь, эта догадка находит дополнительное подтверждение в Житии Никандра Псковского[99]: отцом того тоже был пскович, носивший все то же «не очень уж распространенное» имя Филипп… Правда, из этого сообщения вовсе не следует, что отец Никандра постригся в монахи, причем «примерно в то же самое время, когда „нарочитые“ псковичи (и среди них — Филипп Попович) искали за монастырскими стенами спасения от изгнания».

Итак, отец святого отождествляется с бывшим «причетником» (или дьяком, или владычным наместником, или диаконом — в данном случае не важно), ставшим зажиточным купцом, который теперь, спасая свою жизнь, удалился в монастырь. Естественно, при постриге он «должен был избрать» иноческое имя Филофей — в честь мученика Филофея Самосатского, благо день его памяти — 29 января — следует сразу за началом переселения знатных псковичей в Москву (25 января).

Дополнительными основаниями для отождествления Филиппа Петрова и старца Филофея служит, по мнению А. В. Кореневского, то, что «обвинения в адрес латинян, имеющиеся в произведениях Филофея, почти полностью совпадают с инвективами, содержащимися в донесении Филиппа Петрова <…> но ни тот, ни другой автор ни словом не упоминают учение об исхождении Святого Духа от