Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

бутхана[89] — то их Иерусалим, то же, что для бесермен Мекка»: «В Парват, к своему буту, ездят на Великий пост — тут их Иерусалим, а побесерменски Мекка, а по-русски — Иерусалим, а по-индийски Парват». Но при этом, как пишет сам Афанасий, «Бог един»!

Поэтому, говоря о месяцах хиджры, можно сказать, что они — «Мамет дени розсулял»[90], а утверждение, что автор молится только Христу, продолжить «бесерменскими» словами вперемешку с русскими: «Бог Олло, Бог керим, Бог рагим, Бог Худо, Бог акьберь, Бог Царь Славы, Олло варенно, Олло рагимельно сеньсень Олло Ты»[91].

Создается впечатление, что, по мнению Афанасия, в вере главное не то, ка́к именуется Бог, которому поклоняются, а что и как верующие едят, вступают ли в брак друг с другом, как и сколько раз в день молятся. Другими словами, для автора «Хожения» слово вера связывается с соблюдением определенных обрядов, а не с внутренней убежденностью.

Русь и Русская земля Афанасия Никитина

Интересен и еще один момент: свою веру Афанасий называет руской, а себя — русином, противопоставляя при этом бесерменам. Судя по всему, речь в таких случаях идет не об этнической, а о конфессиональной принадлежности тверского купца.

Это хорошо подтверждается уже упоминавшимся и практически синхронным с «Хожением» сообщением Тверского летописного сборника о падении Константинополя под ударами турок-османов:

Того же лета [6961 (1453)] взят был Царьград от царя турскаго от салтана, а веры рускыя не преставил, а патриарха не свел, но один в граде звон отнял у Софии Премудрости Божия, и по всем церквам служат литергию божественную, а Русь к церквам ходят, а пениа слушают, а крещение русское есть.

Очевидно, что здесь речь идет не об этнических русских, а о православной вере и православных. Под Русью, русской верой и русским крещением летописец подразумевает именно этноконфессиональную, а не собственно этническую принадлежность.

Противопоставление «Русского конца» и «христианских дворов» «Ляцким божницам» и «Латынскому двору» находим в Псковской І летописи под 6979 (1471) годом в рассказе о пожаре в Вильно:

И бысть на ту нощь к недели, того же месяца [марта] 31, и загореся в полнощь посад в Вилне, Лядцкии конец, и горе до света и сгоре с 400 дворов и божницы Ляцкия… а Русского конца и святых Божиих церквей Бог ублюде, христианскых дворов и Своих храмов, а иноверныя на веру приводя, а христиан на покаяние.

Подобные примеры противоречат утверждению, будто понятия православный и русский «уравнялись» только в «теории» старца Филофея «Москва — Третий Рим». Они, судя по всему, совпадали по значению уже со времени первых древнерусских летописцев.

Поэтому слова «братие рустии християня», «благовернии рустии кристьяне» Афанасий адресует не только к тем, кого мы сейчас называем русскими (как обычно переводится это обращение), а всем, говоря современным языком, православным людям. Вот почему праздник Покрова он называет русским («всякый товар продают и купят [в Индии] на память шиха Аладина, а на русскый на Покров святыя Богородица»), пишет, что мусульмане совершают намаз на восток — «по-русьскыи», а Мекка «по-русьскы — Ерусалим». Эти самые «рустии християня» должны «оставить» свою веру «на Руси» — за ее пределами они «во многия беды впадают и веры ся да лишают крестьяньские».

Поэтому, как писал М. Н. Тихомиров, оставленная Афанасием Никитиным, «может быть, самая яркая похвала Русской земле, которую когда-либо сделал наш соотечественник», скорее всего, относится ко всему православному миру. Речь идет о словах нашего путешественника: «А Русь ер тангрыд сакласын; Олло сакла, Худо сакла! Бу даниада муну кибить ерь ектур; нечикь Урус ери бегляри акой тугиль: Урусь ерь абодан болсын; раст кам дарет. Олло, Худо, Бог, Данъиры»[92]. Для него Русь, Русская земля — гораздо более общее понятие, чем для современного нам читателя. Афанасий здесь, судя по всему, солидаризируется с первыми летописцами и их «широкой» Русской землей. Ее-то он и просит Бога сохранить и установить в ней справедливость. Конечно, Афанасий, как пишет М. Н. Тихомиров, и в далекой Индии не забыл о своей Родине. Но речь здесь идет не о Тверской земле, родной для автора «Хожения». А. А. Зимин вполне справедливо заметил, что «сам Афанасий Никитин говорит о себе прежде всего как о „русине“ <…> а не о тверитине». Но под «русином» наш путешественник имеет в виду не «русского человека», как переводит это слово А. А. Зимин. Есть все основания видеть в этом самоопределении Афанасия принадлежность не к русскому этносу (которого тогда еще не существовало), а к числу тех, кто исповедует православие. Поэтому, когда «окаянный Афанасий, рабище Бога вышнего, Творца неба и земли» «устремился мыслию на Русь пойти», он прежде всего «призадумался о вере христианской, и о Христовом крещении, о постах, святыми отцами устроенных, о заповедях апостольских». Да иначе и быть не могло. Никакого единого политического целого, которое Афанасий мог бы назвать «Русью», еще не сложилось. Тверское княжество пока существует само по себе, Московское — само по себе. До их объединения еще добрый десяток лет. Зато уже на протяжении нескольких веков, начиная с первых древнерусских летописцев, существовало устойчивое представление о Руси и Русской земле как странах, исповедующих восточный вариант христианства, где церковные службы ведутся на славянском языке.

Заключительная молитва

Мысль о единстве всех, поклоняющихся единому Богу, находит максимально полное выражение в молитве Афанасия, завершающей «Хожение»:

Милостию Божией прошел я три моря. Дигерь Худо доно, Олло перводигерь дано. — Остальное Бог знает, Бог Покровитель ведает. Аминь! Смилна рахмам рагим. Олло акьбирь, акши Худо, илелло акшь Ходо. Иса Рухоало, Аалик солом. Олло акьберь. А илягаиля илелло. Олло перводигерь. Ахамду лилло, шукур Худо афатад. Бисмилнаги размам ррагим. Хуво могу лези, ля лясаильля гуя алимуль гяиби ва шагадити. Хуя рахману рагиму, хубо могу лязи. Ля иляга иль ляхуя. Альмелику, алакудосу, асалому, альмумину, альмугамину, альазизу, алчебару, альмутаканъбиру, алхалику, альбариюу, альмусавирю, алькафару, алькалъхару, альвазаху, альрязаку, альфатагу, альалиму, алькабизу, альбасуту, альхафизу, алльрравию, алмавизу, алмузилю, альсемилю, албасирю, альакаму, альадюлю, алятуфу[93].

По наблюдению Павла Викторовича Алексеева, исследующего «мусульманские коды» в русской литературе, эта молитва представляет собой «часть цельного текста широко известной в мусульманской среде молитвы (ду’а) „наивеличайшего имени Бога“ <…> своеобразного центона, составленного из выражений Корана и сакрализованных хадисов». Такое завершение «Хожения» — наряду с неоднократным упоминанием Афанасием Аллаха и Мухаммеда — породило мысль о том, не принял ли Афанасий в какой-то момент своих скитаний ислам. К такому выводу пришла, например, американская исследовательница Гейл Ленхофф.

Это предположение вызвало серьезные возражения Я. С. Лурье. Он, во-первых, подчеркнул, что самой последней записью в сочинении Афанасия является не завершающая, а первая молитва, с которой начинается «Хожение» в Троицком списке: «За молитву святых отець