Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

или иначе связана с алмазами: «В Райчуре же родятся алмазы бир кона[69] да нов кона[70] же алмаз. Алмаз продают по пять рублей почка, а очень хорошего — по десять рублей. Почка алмаза новой копи пенечьче кени, сия же чара-шеше кень, а сипит ек тенка»[71]; «в Каллуре[72] триста алмазников живут сулях микунет[73]». В одном случае речь идет о количестве участников, съехавшихся на ежегодный праздник в честь Шивы, — «всех людей бысты азар лек вах башет сат азаре лек»[74]. Зачем ему понадобилось здесь «шифровать» текст, непонятно.

Но есть тема, затрагивая которую, Афанасий Никитин практически всегда переходит на «бусурманский» язык. Это упоминания Бога. Здесь-то и кроется одна из самых больших загадок тверского купца. Попробуем проследить, как изменялись подобные высказывания и с чем это было связано, исходя из того, что «Хожение за три моря» представляет собой не воспоминания, написанные в один присест, а дневниковые записи, которые, правда, велись нерегулярно.

Начинается «Хожение» с молитвы, написанной по-русски: «За молитву святых отцов наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, раба своего грешного Афанасия Никитина сына». Уже будучи в Индии, Афанасий все еще вспоминает Господа по-русски. Рассказывая о своих злоключениях с конем, которого у него хотел отобрать хан Джуннара, он упоминает, как мы помним, что благополучное разрешение этой ситуации произошло на Преображение, 6 августа.

Через год после покупки коня Афанасий оказался в Бидаре. Там он познакомился с какими-то индусами и сказал им, «что я не бесерменин, а исаядениени[75] християнин», и назвал им свое «бесерменское» имя: ходжа Юсуф Хорасани. Почему вдруг именно «Иисусова вера» написана не по-русски, загадка…

Однако впервые «нехристианский» язык при упоминании Бога Афанасий использует раньше, описывая одежду жителей Индии:

Зимой у них простые люди ходят — фата на бедрах, другая на плечах, а третья на голове; а князья да бояре надевают тогда на себя порты, да сорочку, да кафтан, да фата на плечах, другой фатой себя опояшет, а третьей фатой голову обернет. А се Оло, Оло абрь, Оло ак, Олло керем, Олло рагим[76]!

Быть может, это связано с тем, что речь идет о чужих одеяниях? Такое объяснение кажется тем более вероятным, что еще раз подобное восклицание на «бусурманском» встречается и при другом описании одежды индусов: «И съезжаются [в храм Парвати, жены Шивы[77] на праздник] все нагие, только повязка на бедрах, и женщины все нагие, только фата на бедрах, а другие все в фатах, да на шее жемчугу много, да яхонтов, да на руках браслеты и перстни золотые. Олло оакь[78]!»

Однако «неправильное» обращение к Богу Афанасий использует и когда рассматривает маршрут возможного передвижения от Ормуза до Северного Китая: «араст хода чотьм»[79].

Но основные случаи перехода на «неправильный» язык у Афанасия связаны с его собственными терзаниями, вызванными отклонениями от «правой веры», которые все чаще появляются во второй части «Хожения». Представляется, что наиболее точно Я. С. Лурье определил причину, по которой Афанасий временами переходит на «бесерменский» язык: тот использовал его («зашифровывал», по выражению Я. С. Лурье), описывая «вовсе не то, что было „неправильным“, с его точки зрения, а то, что было для него наиболее заветным».

Так, сокрушаясь по поводу того, что после нападения грабителей он лишился книг, из-за чего не мог соблюдать христианских обрядов, Афанасий пишет:

И, живя среди иноверных, таньгрыдан истремень Ол сакласын: «Олло Худо, Олло акь, Олло Ты, Олло акъбер, Олло рагым, Олло керим, Олло рагымелъло, Олло каримелло, таньгресень, Худосеньсень[80]. Бог един, то Царь Славы, Творець небу и земли». А иду я на Русь кетъмышьтыр имень, урусь тутътым[81]. Месяц март прошел, начал я пост с бесерменами в воскресенье, постился месяц, ни мяса не ел, ничего скоромного, никакой еды бесерменской не принимал, а ел хлеб да воду два раза на дню, с женщиной не ложился я. И молился я Христу Вседержителю, кто сотворил небо и землю, а иного Бога именем не призывал.

«Вера» Афанасия Никитина

В этих высказываниях Афанасия удивляет один момент — он утверждает, что его вера погибла, но тут же пишет: «Уже прошло четыре Пасхи, как я в бесерменской земле, а христианства я не оставил». И это не пустые слова. Автора «Хожения» не раз за время скитаний пытались обратить в ислам — и, судя по всему, безуспешно.

Первый случай относится еще к его пребыванию в Джуннаре, когда хан угрозами принуждал его «перейди в веру нашу — в Мухаммеддини». Тогда Афанасия спасло заступничество казначея-хорасанца Мухаммеда: «И он ездил в город к Асад-хану и просил обо мне, чтобы меня в их веру не обращали, да и жеребца моего взял у хана обратно».

Второй раз Афанасия пытались обратить в ислам в Бидаре. Сам он об этом рассказывает так:

Бесерменин же Мелик сильно понуждал меня принять веру бесерменскую. Я же ему сказал: «Господин! Ты намаз каларъсень, мен да намаз киларьмен; ты бешь намаз кыларъсиз, мен да 3 каларемен; мень гарип, а сень инчай»[82]. Он же мне говорит: «Истинно видно, что ты не бесерменин, но и христианских обычаев не соблюдаешь».

Заметим, что и здесь, когда речь зашла о соблюдении обрядов, Афанасий перешел на «бусурманский» язык.

Ислам Афанасия совсем не прельщает. Во время пребывания в Индии он, судя по всему, впал в бедственное положение: «в Индостане жить — значит издержаться совсем, потому что тут у них все дорого: один я человек, а на харч по два с половиной алтына в день идет, хотя ни вина я не пивал, ни сыты». Размышляя о том, куда ему податься, чтобы как-то поправить свои дела, наш купец категорически исключал единственный путь — в Мекку. И связано это было как раз с опасениями обращения в ислам:

Господи, Боже мой! На тебя уповал, спаси меня, Господи! Пути не знаю — куда идти мне из Индостана: на Ормуз пойти — из Ормуза на Хорасан пути нет, и на Чаготай пути нет, ни в Багдад пути нет, ни на Бахрейн пути нет, ни на Йезд пути нет, ни в Аравию пути нет: повсюду усобица <…> А иного пути нет. На Мекку пойти — значит принять веру бесерменскую. Потому, веры ради, христиане и не ходят в Мекку: там в бесерменскую веру обращают.

В Индии такой угрозы вроде бы нет. Тем не менее именно там утрачивается вера: «захочет кто идти в Индийскую землю — оставь веру свою на Руси». И вообще, «кто по многим землям плавает, тот <…> веры