Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

Так что же Афанасий называет верой? И что для него значит словосочетание «вера христианская», о которой он «много печалится»? И почему он считает, что утратил ее в Индии?

Судя по всему, под верой он понимает не совсем то, что подразумевается под этим словом в современном русском языке — уверенность в невидимом («Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» [Евр 11: 1]).

На всем протяжении своих странствий Афанасий, несомненно, остается верующим христианином, о чем свидетельствуют его неоднократные прямые высказывания. Во все годы своего путешествия он продолжает отмечать не только Пасху (первый раз в Каине[83], вторую Пасху — в мазандаранском Чапакуре, третью — в иранском Ормузе, четвертую и пятую — в индийском Бидаре, наконец, шестую — в Маскате[84]), но и непереходящие православные праздники (Покров, Преображение, Петров день), молится три раза в день и постится. Но этого для него, видимо, мало, чтобы сохранить свою веру.

После приведенного выше разговора с Меликом, упрекнувшего Афанасия в том, что тот не соблюдает христианских обычаев, автор «Хожения»

сильно задумался и сказал себе: «Горе мне, окаянному, с пути истинного сбился и не знаю уже, по какому пути пойду. Господи, Боже Вседержитель, Творец неба и земли! Не отврати лица от рабища Твоего, ибо в скорби пребываю. Господи! Призри меня и помилуй меня, ибо я создание Твое; не дай, Господи, свернуть мне с пути истинного, наставь меня, Господи, на путь правый, ибо в нужде не был я добродетелен перед Тобой, Господи Боже мой, все дни свои во зле прожил».

Тем не менее, продолжал Афанасий, «уже прошло четыре Пасхи, как я в бесерменской земле, а христианства я не оставил. Далее Бог ведает, что будет. Господи Боже мой, на Тебя уповал, спаси меня, Господи Боже мой». Правда, при обращении к Богу он мешал русские и «бесерменские» слова: «Господи мой, Олло перводигерь, Олло Ты, карим Олло, рагим Олло, карим Олло, рагимелло; ахамдулимо»[85].

Не в таких ли обращениях к Всевышнему он видел свое отступление от веры? А если нет, то в чем именно, по мнению автора «Хожения», оно состояло?

Прежде всего, Афанасий сокрушался, что не мог самостоятельно рассчитать точные даты основных православных праздников и сроки обязательных для христиан постов:

А когда Пасха, праздник Воскресения Христова, не знаю… А со мной нет ничего, ни одной книги; книги взял с собой на Руси, да когда меня пограбили, пропали книги, и не соблюсти мне обрядов веры христианской. Праздников христианских — ни Пасхи, ни Рождества Христова — не соблюдаю, по средам и пятницам не пощусь.

Точнее, он их пытается соблюдать, но не знает, когда точно. Лишенный книг, он лишь приблизительно прикидывал, когда следует поститься, а когда праздновать, ориентируясь на мусульманские праздники и посты: «по приметам гадаю — наступает Пасха раньше бесерменского байрама на девять или десять дней»; «а когда Пасха, Воскресение Христово, — не знаю, постился с бесерменами в их пост, с ними и разговелся, и [пятую] Пасху отметил»; «начал я пост с бесерменами в воскресенье, постился месяц»; «отплыл я на корабле из Дабхола-града[86] на бесерменский пост, за три месяца до Пасхи»; «Мелик-ат-туджар со своей ратью выступил из города Бидара против индусов в день памяти шейха Алаеддина, а по-рускому — на Покров святой Богородицы».

То, что он постился вместе с иноверцами, «бесерменским постом», а не в установленные православным каноном даты, Афанасий рассматривал как утрату веры. И это при том, что он на всем протяжении своего путешествия продолжал трижды в день молиться «Христу Вседержителю, Кто сотворил небо и землю, а иного Бога именем не призывал».

Когда, будучи в Бидаре, Афанасий «открыл веру свою» индусам, сказав, что он «исаядениени христианин», его собеседники «не стали <…> ничего скрывать, ни о еде своей, ни о торговле, ни о молитвах, ни о иных вещах, и жен своих не стали в доме скрывать». Когда наш путешественник начал «распытывать» все об их вере, те ответили, что они веруют в Адама (который, как пишет Афанасий, лежит «на горе высокой» в Цейлоне, «немалой пристани на Индийском море»), называемого здесь Бутом, и что всех вер в Индии 84. При этом подчеркнули, что «разных вер люди друг с другом не пьют, не едят, не женятся. Иные из них баранину, да кур, да рыбу, да яйца едят, но говядины никто не ест».

Похожие наблюдения о различных верах Афанасий сообщает и в рассказе о жителях Шабата[87]: «А что евреи говорят, что жители Шабата их веры, то неправда: они не евреи, не бесермены, не христиане, иная у них вера, индийская, ни с иудеями, ни с бесерменами не пьют, не едят и мяса никакого не едят».

Подобные же, казалось бы, мелочи он перечисляет, подробнее говоря о вере индусов:

Индусы же не едят никакого мяса, ни говядины, ни баранины, ни курятины, ни рыбы, ни свинины, хотя свиней у них очень много. Едят же днем два раза, а ночью не едят, и ни вина, ни сыты не пьют. А с бесерменами не пьют, не едят. А еда у них плохая. И друг с другом не пьют, не едят, даже с женой. А едят они рис, да кхичри с маслом, да травы разные едят, да варят их с маслом да с молоком, а едят все правой рукой, а левою не берут ничего. Ножа и ложки не знают. А в пути, чтобы кашу варить, каждый носит котелок. А от бесермен отворачиваются: не посмотрел бы кто из них в котелок или на кушанье. А если посмотрит бесерменин, — ту еду не едят. Потому едят, накрывшись платком, чтобы никто не видел <…> А есть садятся — руки обмывают, да ноги, да и рот полощут <…> А кто у них умрет, тех сжигают да пепел сыплют в реку. А когда дитя родится, принимает муж, и имя сыну дает отец, а мать — дочери. Добронравия у них нет, и стыда не знают.

При этом, однако, Афанасий замечает любопытные параллели: «А намаз их на восток, по-русьски… Бутханы же их без дверей, обращены на восток, и буты стоят лицом на восток… А когда придет кто или уходит, кланяется по-монашески, обеими руками земли касается, и все молча».

Разбираясь со всеми подобными вопросами, тверской купец приходит к неожиданному выводу: «А раст дени Худо донот — а правую веру Бог ведает. А правая вера — единого Бога знать и имя его во всяком месте чистом в чистоте призывать». При этом, возможно, и «Мамет дени иариа»[88], а «Парват, где у них