Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

Даже квартирники становились жертвой ажиотажа. В феврале 1989-го Летов и Янка выступали где-то в районе Чистых прудов. «Я получил пароль: все встречаемся в центре зала метро, и оттуда нас заберут, – вспоминает Александр Кушнир. – Картина была незабываемая, потому что на глазах у двух ментов собрались сорок человек типичной панковско-аутсайдерской внешности, причем они делали вид, что оказались тут случайно, и друг с другом не общались. И когда-то кто-то нам махнул, вся эта толпа ломанулась на нечеловеческой скорости к выходу. Мы зашли в какой-то двор на Мясницкой, там стояло здание – нечто среднее между крохотным спортзалом и трансформаторной будкой. Самое сильное впечатление осталось даже не от концерта, а от действий Леши Коблова: когда вышла Янка, взяла в руки гитару и стала играть первую песню, он снял кроссовок и со всей силы запульнул в двух девушек, которые разговаривали между собой. Барышни обиделись и вышли».

Через год после этого Летов с Янкой выступали в библиотеке имени Шолохова в районе Преображенки. Организатор концерта, впоследствии издатель «ГО» Евгений Колесов вспоминал, что в зале отломали подлокотники кресел, но не от восторга, а чтобы отбиваться от гопников, которые собрались на улице в ожидании драки с панками. Пришлось звать стражей порядка, которые организовали для зрителей коридор до метро. «Если бы Егор встал и сказал: „Ребята! На улице нас ждут гопники, жаждущие крови нашей. Давайте им устроим мясорубку. Пошли!“ – все встали бы и пошли махаться. Как один, – утверждал некий посетитель концерта. – Но он встал и ушел».

В Ленинграде на очередной квартирник у Филаретовых в 1990-м собралось три сотни человек, которые «разгромили квартиру вдребезги». «Там в проеме двери были просто головы такие – люди лежали друг на друге, – вспоминал Константин Рябинов. – Света Лосева тогда сказала, что все, мальчик из маленьких штанишек вырос».

На полноценных выступлениях было, разумеется, еще хлеще. В феврале 1990 года «Оборона» и «Великие Октябри» играли в ДК Московского энергетического института – среди посетителей был 19-летний студент Борис Усов, который под впечатлением от того вечера решил заняться андеграундом и создал сначала свой журнал «ШумелаЪ мышь», а потом группу «Соломенные еноты». «Там дверь на хер с петель просто сносили, залезали в зал через крышу, окна, служебный вход, – рассказывает Кушнир. – Очень многие, к сожалению, велись не на содержание, а на форму: поорать у сцены, попрыгать, получить в морду от гопников или от ментов». Охраняли сцену байкеры под предводительством Александра «Хирурга» Залдостанова, им «пришлось сделать вокруг музыкантов кольцо, взявшись за руки, потому что толпа наседала, отрубились порталы», – вспоминал Алексей Плюснин, гитарист группы «Лолита», которая завершала концерт вместе с Ником Рок-н-роллом. Началось мероприятие с речи Летова, объявившего, что, возможно, группа играет в последний раз и участвовать в советском роке больше не желает. В самом финале все собравшиеся джемовали на тему «Все идет по плану», Рок-н-ролл голосил про смерть комиссара, Летов повторял фразу: «Мы будем умирать, а вы наблюдать», – и тут на сцену вышел арбатский поэт Дрон Полярный, на плечах у которого сидел «мальчик совершенно свирепого вида» по имени Кирюша. Кирюша схватил микрофон и самозабвенно проорал в него народный куплет: «Шел я мимо Мавзолея / Из окошка вижу хуй / Это мне великий Ленин / Шлет воздушный поцелуй», – после чего организатор не выдержал, отрубил звук и выпроводил собравшихся. «Казалось бы, все клевейше, братушки, оттягивайтесь… – невесело заключал в своем репортаже Лев Гончаров. – Только вот времена, кажись, поменялись».

Через месяц Летов прилетел в Иркутск. Сначала был концерт на родине братьев Рожковых – в Усолье-Сибирском: в финале в зале поднялся парень гопнической наружности и поинтересовался, почему в песнях так часто употребляется слово «жопа». После двух выступлений в иркутском ДК Профсоюзов остались «выдранные с корнем кресла, испорченные стены, гора пустой тары и множество использованных презервативов в глубине зала», вспоминал организатор гастролей Игорь Степанов. Летов с друзьями поехали выпивать к знакомому куда-то на окраину, район состоял из бараков, панки шли настороженно, «один лишь Егор восторженно вертел головой из стороны в сторону, а когда, наконец, зашли в квартиру, сказал: „Вы хоть понимаете, куда мы все попали? Мы ведь сейчас все находимся в фильме 'Мой друг Иван Лапшин'“».

Еще через день, вернувшись после концерта в Ангарске, они вдруг увидели, как горит большой деревянный дом. «Егор встал как вкопанный, – рассказывал Степанов. – Смотрел, не отрываясь: „Я обожаю пожары. Вот так бы стоял и смотрел“».

Его собственный пожар догорал. Фантасмагория, происходившая вокруг «Обороны», Летову совершенно не нравилась. «Все вышло из-под контроля: стадионы, куча фанатов, мания какая-то, куда ни приезжаем – разломанные стулья и битые окна, страшные битвы с ментами, фанаты костры на улицах жгут, – говорил он. – Людям уже было не интересно, что мы играем, плевать было, главное – устроить очередной погром, истерику. Мы уже от „Ласкового мая“ ничем не отличались».

Так можно описать общее ощущение всего небольшого круга людей, которые еще недавно готовы были делать все, чтобы эту музыку услышали. «Коммерциализация вылилась в то, что на „Гражданскую оборону“ стало ходить нечеловеческое количество уебков. Эти песни попадали в руки не тем людям, которых ты представлял себе, когда их писал», – говорит Гурьев. «В какой-то момент получилась уже нездоровая популярность – то, что называется говнари, совершенно какие-то безмозглые подростки, воспринявшие брутальную внешнюю атрибутику, – вспоминал Олег Тарасов. – Егора стало это напрягать, он решил, что лучше сменить историю, даже меня просил: „Говори, что я умер, пускай слух, я не хочу общаться ни с кем“». Судакову, по его словам, Летов сказал почти то же самое: «Я просто не хочу. Для чего я пою? Чтобы меня жрали? Мною закусывали? Меня в виде флажка использовали? Это противно, мерзко и отвратительно».

Такое противоречивое отношение к собственной популярности во многом определит действия «Обороны» в следующее десятилетие. Летов хотел, чтобы его слушали и слышали. Как вдумчивый меломан и исследователь западного рока, он наверняка был в курсе, что даже патентованные бунтари вроде Лу Рида, так или иначе, измеряли себя тиражами альбомов и попаданиями в хит-парады. Старший брат Летова вспоминал, что Егор скептически относился к концепции элитарной малотиражности: «Как-то услышав от меня словосочетание [„некоммерческая музыка“], он рассмеялся: „Лучше скажи – плохая! Если ее плохо покупают, значит плохая. Была бы хорошая, враз бы все расхватали!“ С его точки зрения, массовость тиража почти эквивалентна качеству. Не совсем, конечно, но прямая связь между тиражом и качеством для него, безусловно, прослеживалась».

При этом Летов хотел, чтобы его слушали и слышали «правильно».