Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

Летова укусил энцефалитный клещ. После этого у него поднялась температура до 40 градусов и держалась на этом уровне в течение месяца, из-за чего музыкант практически перестал спать и чуть не умер (как-то он еще упомянул, что после той болезни не может иметь детей). «Врачи говорили, что в любой момент меня может парализовать или я с ума сойду, – рассказывал Летов. – Но ничего. Оказывается, человек привыкает ко всему. Я не спал все это время. Потом привык. А потом взял, и неожиданно выздоровел, сам, без всяких лекарств. <…> Это был у меня, я считаю, критический момент. После этого я вообще ничего не боюсь».

Эта история, конечно, звучит совсем как легенда, но вообще-то, по словам врачей, именно так и болеют энцефалитом, когда нет прививки. Чистая лотерея: человек может поправиться, может остаться инвалидом на всю жизнь, а может умереть. Кроме того, существуют и независимые подтверждения. Например, тюменский поэт Владимир Богомяков, знакомый Летова, близкий к группе «Центральный гастроном», пересказывает свою записную книжку за 1990 год так: «В воздухе разлиты напряжение, агрессия и страх. Летова на Урале кусает клещ, врачи говорят, что это – энцефалит. В больницу он ложиться наотрез отказался. Я позвонил Санычу, тот согласился помочь, но нужны фотография и кровь Егора. Янка, только-только приехавшая в Тюмень, едет в Омск, чтобы все это взять».

«Саныч» – отдельный персонаж. Так в дружеском кругу сибирских панков звали Александра Деева (не путать с Евгением «Джоном» Деевым), самопровозглашенного физика-изобретателя, который утверждал, что разработал фантастические приборы и технологии, позволяющие, например, дистанционно выводить из строя танковые двигатели или очищать водоемы с помощью «излучения». На сломе эпох и формаций, когда советские люди стремительно лишились своих ценностей, подобные шарлатаны с претензиями на научность были довольно популярны; Деев даже ставил какие-то эксперименты по заказу КГБ. Так или иначе, в итоге его помощь не понадобилась. Насколько можно проверить события по календарю, Янка приехала в Омск как раз тогда, когда начался чемпионат мира по футболу, и Летов стал выздоравливать. «Я смотрел матчи Камеруна, – вспоминал он. – Они меня спасли, собственно говоря».

Экстремальный опыт всегда становился для Летова творческим триггером. В мае 1990-го ментальный раздрай, вызванный самовольным распадом «Обороны», наложился на физическую горячку и дал на выходе следующий преодоленный рубеж. Собственно, метод, который Летов использует, чтобы писать песни, он неоднократно характеризовал как своего рода болезнь: «Возникает ощущение страшного дискомфорта, мучительное состояние». Согласно его доктрине, лучшие вещи рождаются, когда дух и тело находятся в патологическом, противоестественном положении, живут поперек себя. «Нужно долго охотиться, применять определенные методы стимуляции, магические выслеживания самого себя, – объяснял он. – Например, поступать себе наперекор, в течение дня делать все, чего тебе делать не хочется: захотел сесть на стул – стоять, хочется спать – не спать, хочется включить телевизор – сломать его. И в некий момент начинает что-то такое происходить. Это что-то вроде колодца, водоворота, потока, который проходит сквозь тебя».

Той поздней весной 1990 года, на фоне бессонницы и температуры, Летов сочинил песни, составившие основу альбома «Прыг-скок», и главное – его титульную вещь, в которой магические опыты и народные обряды становятся средством для всамделишного путешествия на край ночи. По словам Летова, песня стала следствием еще одного эксперимента над собой: включив магнитофон на запись, он начал просто играть, что приходило в голову, беспрерывно и безостановочно. «Часа через четыре из меня пошли, как из чудовищной огромной воронки, глубоко архаические слова – слова, рожденные даже не в детстве, но в том состоянии, которое существовало даже до моего рождения, – рассказывал он. – И эти тексты я едва успевал записывать – из меня шел и шел поток… Я не знаю, где в действительности находился в то время».

При всей бессознательной методологии в «Прыг-скоке» ясно чувствуется и авторская стратегия. «Сбрось свой облик», «вырви корень вон» – требует Летов и, как водится, применяет это в первую очередь к себе. Когда альбом вышел, его автором значилась не «Гражданская оборона», а некие «Егор и опизденевшие», и в этом жесте было не только понятное желание запутать следы, сыграв против рынка, но и вполне ясное содержание – это действительно записала какая-то другая группа.

«Оборона» звучала грубо и резко. В эпоху поп-культурного доминирования русского рэпа это может быть не слишком очевидно, но вообще-то до Летова большинство здешних рок-музыкантов относились к мату очень осторожно, и уж точно никто не использовал его в таких количествах и настолько энергично. Это отчасти сыграло злую шутку: как и «Ленинград» впоследствии, в глазах непосвященных «ГО» зачастую была в первую очередь группой, которая матерится, и не более того. В «Прыг-скоке» первое нецензурное слово появляется только в пятой композиции – причем это стихотворение. Вдобавок к тому начало альбома еще и по звуку очень отличается от предшествующих записей «Обороны»: никаких перегрузов, никаких скрежещущих соло, электричество возникает в ограниченных дозах – постольку, поскольку требует ритм-секция. Так начинался психоделический период Летова: как он признавался впоследствии, незадолго до записи «Прыг-скока» он впервые услышал Love – калифорнийскую группу, которая навсегда останется для него одной из любимейших. Влияние их прозрачного, струистого звука можно расслышать и в «Червячках», и в «Мишутке».

«Когда я впервые включил альбом „Прыг-скок“, я, конечно, совершенно офигел, – вспоминает Юрий Сапрыкин. – На последних альбомах „ГО“, выходивших до этого, был самый лютый, самый грязный звук, самые страшные апокалиптические песни – ну просто уже непонятно, куда ехать дальше. И когда на этом фоне ты слышишь начало песни „Про дурачка“… Ты не понимаешь, что вообще происходит, как это возможно? А где „жжж“, „хрррр“, „аааа“?!»

«Прыг-скок» – еще и непривычно, скажем так, высококультурный альбом. Это сегодня мы можем находить в песнях «Обороны» хоть Деникина, хоть Оруэлла, но Летов их точно не упоминал и не факт, что впрямую имел в виду. Чужие слова и мелодии он перерабатывал, исходя из все того же понимания своего сознания как части некоего вневременного фонда, откуда те самые «не-люди» загребают образы и тайны: «Знание не принадлежит никому лично. Так же, как и мои песни в высшем смысле не принадлежат лично мне. Или наоборот: Знание принадлежит всем. Мне вот постоянно кажется, когда я встречаю что-нибудь НАСТОЯЩЕЕ, что это – я».

Так это и работало до появления «Опизденевших»: Летов мог сколько угодно разбрасываться в интервью названиями азиатских панк-групп или фамилиями любимых писателей, но в его песнях царили парадоксальные образы, работавшие прежде всего сами по себе, а не как отсылки. Характерный пример – мертвая мышь в кармане, которая появляется сразу в нескольких вещах Летова середины-конца 1980-х. Как указывает филолог Юрий Доманский, вероятный первоисточник тут – повесть Джона Стейнбека