«…Ради речи родной, словесности…» О поэтике Иосифа Бродского - Андрей Михайлович Ранчин

от ума» А. С. Грибоедова (действие 3, явление 21): пил «бочками сороковыми» (сорокаведерными)[536]. Вместе с тем при отождествлении «старца» не с Диогеном, а уже с Архимедом, в стихотворении обнаруживается мотив воды. По легенде, после принятия ванны, погружая предмет (корону) в сосуд с водой, Архимед открыл закон гидростатики: на тело, погруженное в жидкость (или газ), действует выталкивающая сила, равная весу вытесненной этим телом жидкости (или газа). Поскольку на дне ведра (с водой) пристало быть героине-поэтессе, подразумевается: она укрывается от реальности в собственную поэзию, как в воду, и эта поэзия – слабая, малозначительная. (Ср. коннотации лексемы вода – ‘пустая, бессодержательная речь’.)

Помимо эксплицитно выраженного смысла, стихотворение «Одной поэтессе» содержит подтекст, лишь частично поддающийся дешифровке. Прежде всего, неясно, есть ли реальный прототип у героини-адресата, и если да, то кто именно эта «поэтесса». Знакомая Бродского Рада Аллой свидетельствует:

Когда в первый раз он прочел нам «Одной поэтессе», то спросил: «Ну, о ком это?» Я пожала плечами, ведь так очевидно: «О Белле Ахмадулиной», <…> На это Иосиф ничего не ответил – и осталось непонятным, рассчитывал ли он на такое узнавание или, наоборот, был раздосадован тем, что написал слишком прозрачно[537].

Беседуя же в 1980 году с Валентиной Полухиной, Бродский, ответил на вопрос: «Ваше стихотворение „Одной поэтессе“ обращено, случайно, не к Белле Ахмадулиной?» категорическим отрицанием:

Да нет же. Белла почему-то приняла его на свой счет. Просто к одной знакомой, которую я с таким же успехом мог бы назвать астронавтом, а назвал поэтессой, несколько иронически, может быть даже оскорбительно[538].

Однако достоверность этого высказывания небесспорна. Белла Ахмадулина в год написания стихотворения была, несомненно, самой известной современной русской поэтессой в поколении Бродского. Строка «По ведомству акцизному служа» может быть аллюзией на пристрастие героини к спиртному, подтверждаемое ниже упоминанием о «Бахусе». По мнению Льва Лосева, «по ведомству акцизному служа» – это «шутливая метафора», которая может иметь двойное значение. С одной стороны, она метонимически говорит о том, что поэтесса-адресат пошла на службу государству (например, стала членом официального Союза писателей). С другой стороны, так как акцизное ведомство занималось главным образом взиманием налога с продажи спиртных напитков, смысл метонимии может быть в намеке на алкоголизм адресата (ср. ниже: «вам продвинуться по службе / мешает Бахус, но никто другой»)[539]. Такая склонность Белле Ахмадулиной действительно была не чужда. Намек на вовлеченность адресата в официальные институции (и на официально признанный успех) тоже может быть отнесен к Ахмадулиной. Анатолий Найман свидетельствует, что познакомил Бродского по его просьбе с Ахмадулиной зимой 1961 года; посещение ее дачи, роскошные обед, сервировка, утварь произвели на автора стихотворения «Одной поэтессе» очень тяжелое впечатление:

Зимой <…> мы с Бродским оказались вместе в Москве. Он сказал, что хотел бы познакомиться с А. Б. [Б. Ахмадулиной], я позвонил, они пригласили нас на дачу в Пахру. <…> Я проснулся потому, что Бродский настойчиво меня будил <…> Сказал, что не может оставаться в доме ни минуты, пошли[540].

Спустя три года, 6 июня и 4 июля 1964 года, Белла Ахмадулина отправила Бродскому письма с предложением сделать переводы грузинских поэтов для журнала «Литературная Грузия». Она выслала подстрочники[541].

Уподобление героини стихотворения осе может быть мотивировано фонетическими ассоциациями, связанными с ее фамилией. Осип Мандельштам назвал Анну Ахматову в одной из редакций «Письма о поэзии» «узкой осой», по-видимому отталкиваясь от распространенного среди современников выражения «осиная талия» как портретной характеристики автора «Вечера» и «Четок»[542]. Не исключено, что Бродский иронически применяет такое уподобление осе уже к Ахмадулиной, чья фамилия созвучна псевдониму-фамилии Ахматовой[543]. Переадресация может быть только иронической, учитывая, что для Бродского был характерен настоящий культ Ахматовой как великого поэта[544], с которым для него не могла сравниться ни одна женщина-стихотворец, за исключением горячо любимой им Марины Цветаевой.

Правда, такое определение, как «сарказм», вроде бы неприменимо к ахмадулинской поэзии. Надо, однако, заметить, что Бродский в посвященном Ахмадулиной эссе «Why Russian Poets?»[545], в целом сдержанно-одобрительном, заметил, что некоторым ее стихотворениям присуще резко критическое неприятие реальности, основанное на чувстве собственного превосходства и отдающее романтической позой:

Несомненная наследница лермонтовско-пастернаковской линии в русской поэзии, Ахмадулина по природе поэт довольно нарциссический. Но ее нарциссизм проявляется прежде всего в подборе слов и в синтаксисе (что совершенно немыслимо в таком афлексичном языке, как английский). Гораздо в меньшей степени он направлен на выбор той или иной самодовольной позы – менее всего гражданственной. Когда, тем не менее, она оборачивается праведницей, презрение обычно нацелено против моральной неряшливости, бесчестности и дурного вкуса, непосредственно намекающих на вездесущую природу ее оппонента. Подобная разновидность критицизма есть, несомненно, игра беспроигрышная, поскольку поэт является правым, так сказать, априори: потому что поэт «лучше», чем не-поэт. В настоящее время русская публика гораздо более чувствительна к обвинениям психологического, нежели политического характера, устало принимая последнее за обратную сторону той же официальной монеты. Есть определенная доля цинизма в этой позиции; но все-таки лучше, если поэт предпочитает ее возвышению до романтического тона[546].

Наконец, в стихотворении «Одной поэтессе» намеком как будто бы присутствует мотив особенных отношений, связывающих адресата и адресанта:

Уж скоро осень. Школьные тетради

лежат в портфелях. Чаровницы, вроде

вас, по утрам укладывают пряди

в большой пучок, готовясь к холодам.

Я вспоминаю эпизод в Тавриде,

наш обоюдный интерес к природе,

всегда в ее дикорастущем виде,

и удивляюсь, и грущу, мадам.

Крымский эпизод остается непроясненным, он может быть истолкован как намек на любовное свидание на лоне таврической природы, но эта интерпретация не является обязательной. Он не поддается обобщению, риторической «каталогизации».

Так, в стихотворении «Одной поэтессе» идея превосходства «классицизма» над «сарказмом», развернутая с помощью риторики убеждения адресата, соседствует с так же риторически реализованным мотивом благой «разности» путей поэтов, и они оба взаимодействуют с посторонними им мотивами и «размываются» ими. Риторика «нормального классицизма» одновременно утверждается и отрицается на мотивном и композиционном уровнях. Риторическая установка в стихотворении, созданном в эпоху постриторической литературы, не может оказаться абсолютной.

К вопросу об интерпретации стихотворения Иосифа Бродского «Сретенье»[547]

В интервью Бенгту Янгфельдту от 3 апреля 1987 года, в русском переводе озаглавленном «Стихотворение – это фотография души», автор «Сретенья» сообщил о причинах выбора темы стихотворения –