О Христе по-другому. Подлинный смысл Страстей Христовых - Франсуа Брюн

Анна-Мария Тайги (1769–1837)

В каждом случае своя особенная ситуация, разные люди и разные обстоятельства. Святая Анна-Мария Тайги известна в первую очередь своими необычными видениями, позволившими ей многое узнать о прошлом, настоящем и даже будущем, и даже о самых отдаленных странах. Дар этот превышал во многом схожие дары даже у самых известных медиумов. С ней регулярно советовались кардиналы и даже сам Папа. Она была замужем, мать семерых детей, жила очень бедно, зарабатывала на семью, работая портнихой у знатных дам Рима.

Итак, у нее мы снова находим все тот же «механизм» переноса, многочисленные примеры которого мы уже видели. Архивные материалы процесса ее причисления к лику сначала блаженных, а потом святых, сохранили множество свидетельств. Один такой случай стоил ей, если можно так выразиться, двадцати лет молитв. Речь шла об одном человеке, впавшем в уныние, «когда-то он был верующим, но после целого ряда неудач восстал против веры. Множество раз Анна спасала его от самоубийства, с помощью привычного уже феномена обратимости взяла на себя тот ад, с которым он боролся. Он снова обрел веру, а она погрузилась в неописуемый мрак. Он выжил благодаря Блаженной и принес о ней свое свидетельство. Такая борьба за спасение утопающих всегда оплачена огромными муками. Она согласилась принять на себя анафему ради спасения своих братьев»[243]. Перенос этот еще называют «обратимостью», что одно и то же. Но обращение грешника понимается здесь по классической схеме западной теологии. Его обращение «выкуплено», «оплачено» теми испытаниями, через которые проходит Анна-Мария. Автор книги, которую мы только что процитировали, не уточняет, кому именно оплатила она это обращение, но сам этот термин уже подразумевает привычную схему.

А вот схема аббата Делажа, наоборот, ложится на этот случай почти показательным образом, потому что те испытания, которым подвергается Анна-Мария, соответствуют, как и в предыдущих примерах, тем, которые она призвана облегчить. Но у мистиков часто такое точно соответствие оказывается невозможным, потому что они не призваны вмешиваться в ход событий постепенно, шаг за шагом, и лишь в определенных случаях, нет, их призвание и помощь шире, он влияет в целом на ту голограмму, которую образует человечество. Конкретная связь между усилием любви святого и судьбой грешника здесь уже не так заметна. Однако сам феномен таких мистических испытаний слишком часто упоминается и случается, чтобы можно было обойти его вниманием. Нужно найти во всем этом какой-то смысл. «Механизм», которым на Западе привыкли объяснять искупительную роль Страстей Христовых, поставляет нашим богословам привычные рамки: как Христос страдает ради того, чтобы выпросить у Отца наше прощение, так и святой призван страдать ради исправления наших грехов, ради их искупления.

Такое объяснение стало столь распространенным еще и потому, что, надо это признать, в опыте самих мистиков Христос или Богородица часто выражают Свои мысли точно такими же словами, в тех же самых терминах. В Богородичных видениях Богоматерь говорит нам, что Она не может больше удерживать руку Своего Сына, готовую нас ударить, что Она умоляет изменить наши жизни, чтобы избежать наказания, уже готового обрушиться на нас. Но не стоит забывать, что передаваемые мистиками и святыми свидетельства проходили сначала через их мозг. Они ухватывают здесь лишь общее положение и собственные чувства. Они воспринимают угрозу, опасность, предупреждение, рекомендацию. Они выражают все это на языке своего времени, в тех словах, к которым они привыкли, которые слышали в стольких проповедях, которые читали в духовной литературе совей эпохи.

Но если мы с вами согласимся, раз и навсегда, что такое богословие несет в себе богохульство и неверный, невозможный образ Бога, то тогда естественно будет согласиться и с тем, что богословское объяснение аббата Делажа ложится и на все эти случаи, даже если и не напрямую на каждый из этих случаев, то на феномен в целом. В случае Анны-Марии Тайги такое объяснение подкрепляется еще и тем фактом, что мы знаем у нее вполне конкретные, индивидуальные случаи, как в этой истории с человеком, покушавшимся на самоубийство, когда этот «механизм» срабатывал. Так ей, даже без особого призвания к помощи умершим, как было у Фаустины Ковальска, не раз приходилось участвовать в обращении людей, приговоренных к смертной казни.

Вот как Христос призвал к этому Анну-Марию:

«Я избрал тебя, именно тебя, чтобы ввести тебя в ряды мучеников… Твоя жизнь, ради поддержания веры, станет мучением более долгим и похвальным, чем мученическая смерть… Я предназначил тебя к обращению грешных душ; к утешению священников, прелатов и даже Моего Викария. Ты будешь бороться с толпой существ, подпавших под власть тысячи страстей…»

И вот теперь несколько свидетельств об этом мученичестве, донесенных до нас кардиналом Педичини:

«Итак, утешения исчезли, промелькнув, как молния, оставив вместо себя иссушение, боль и труд. Слезы раскаяния сменились безутешной сухостью. Вместо небесных радостей были мучения, вместо нежности грусть, вместо нежной обращенности самая удручающая тоска. Ее душа быстро переходила от ясности дня к самому беспросветному мраку ночи. Небо было свинцовым. Слезы могли бы смягчить ее горестное изгнание, но даже в таком облегчении ей было отказано. Ей пришлось полностью сдаться на волю Божию, испив малыми глотками чашу самых горьких мучений без облегчения и без помощи…»[244]

Мари-Катрин святого Августина (1632–1668)

Мы уже немного познакомились с этой нормандской монахиней, миссионерствовавшей в Квебеке, когда говорили о мистиках, страдавших одержимостью. Такое испытание внутренним раздвоением продолжалось у нее всю жизнь, часто она снаружи испытывала ненависть и отвращение к Богу, а внутри, на глубине, полностью принимала Его волю. Разновидность болезненного расхождения между чувствами и волей:

«Я часто обнаруживала себя одновременно в двух, почти полностью противоположных состояниях… Я чувствовала в эти минуты столь внутреннее единство с Богом, что мне казалось, что я воистину могу повторить вслед за святой женой из Песни Песней, что ее Возлюбленный принадлежит ей, а она принадлежит Ему. Тогда часто приходила мне в голову мысль отдать себя Божественному Правосудию, не ради меня, но ради других; и порой мне даже были открыты определенные грехи или определенные люди, ради искупления которых я предавала себя Богу, при этом по ходу не возникало никаких размышлений о том, ради чего или кого все это делается».

Мы находим здесь все тот же, уже знакомый нам «механизм» искупления, выраженный в привычных для того времени богословских терминах. Мари-Катрин не выбирает. Речь идет о миссии, которая иногда, не всегда, уточняется. И это лишний раз подтверждает, что сам термин «удовлетворить Божественное Правосудие» не годится, потому