Война, мир и книги - Валерий Валерьевич Фёдоров

а наиболее энергичная и „голодная“ часть старой советской бюрократии». Она имела свои представления о возможном и желательном и всеми силами их отстаивала. В результате ее давления государство принимало «именно те решения, которые создавали условия для успешной конвертации власти в собственность, и наоборот», а другие – или не принимало, или принимало, но не выполняло.

Главная отличительная черта возникшей системы – «преобладание в экономике неформальных отношений». Она управляется правилами и нормами, стихийно возникшими в ответ на разрушение советского хозяйственного механизма. Взамен ему была нагромождена масса неработающих законов и норм, зато базовых институтов, без которых рыночная экономика функционировать не может, создано не было. И на замену им в стихийном порядке возникли «эрзац-институты», заменившие формальный закон, корпоративное право, суд и правоприменение. Благодаря им экономика функционирует, но что это за экономика? Официально фиксируемая экономическая деятельность «является лишь внешней оболочкой, за которой скрывается и действует вторая, параллельная экономика». Почему это смогло заработать на практике? Потому что «отношения между экономическими агентами строятся на принципе принадлежности каждого субъекта к той или иной группе, которая берет на себя роль гаранта исполнения договоренностей». Вся необходимая коммерческая информация циркулирует внутри этих групп, редко выходя наружу. Для такой системы характерен крайний дефицит доверия всех ко всем (точнее, ко всем за пределами «своей» группы). Поэтому горизонт экономического планирования в ней весьма короткий, а «долгосрочные инвестиции возможны только для самых мощных и уверенных в своей неофициальной силе и влиятельности структур, но и для них они сопряжены с очень высокими рисками». Понятно, что высокотехнологичной инновационной экономики в такой среде не построишь – она просто не успевает окупиться за отведенное ей время, процветают же только простейшие и примитивнейшие способы экономической деятельности (добыча и экспорт природных ресурсов, к примеру).

Неофициальную экономику обслуживает неофициальная власть, которую персонифицируют особые люди, чаще всего не относящиеся к государственной администрации. Это могут быть руководители или владельцы предприятий, силовики, бандиты и проч. (в общем, «смотрящие»). Главное, что у них есть реальные возможности «контролировать распределение и использование экономических ресурсов» на определенной территории. Если государство не выполняет функцию гаранта и арбитра, то ее выполняют «сильные люди». В такой системе Конституция ничего не значит – как и бизнес, «государство живет по неписаным правилам» (добавим: по «понятиям»). Поэтому в крупных хозяйственных спорах решение принимается не по закону, а по «праву сильного», реализующего свои возможности использовать «административный ресурс, контроль над рынком или его субъектами или прямое насилие». Эти же «сильные», объединенные в группы, конкурируют за контроль над государственной властью. Группы организуются по разным признакам: территориальному, отраслевому, корпоративному, клановому и др. Главное, что они контролируют значительные хозяйственные ресурсы на внеправовой (политико-административной или криминальной) основе. Право собственности в такой системе носит во многом формальный характер, уступая в значимости «возможности реально контролировать ресурсы» (отсюда эпидемия «рейдерства»).

Необходимость собственными силами обеспечивать исполнение обязательств «с неизбежностью порождают олигархическую структуру экономики», где 70 % ВВП контролируется «двумя-тремя десятками бизнес-структур, решения в которых принимаются несколькими сотнями лиц, составляющими деловую и административную элиту России».

Олигархия – не исключение, а правило для такой системы. Как следствие олигархии, «общенациональный рынок распадается на отдельные территориальные и отраслевые сегменты», подконтрольные каждый «своей» группе. Это создает неприемлемо высокий «порог входа» на рынок для новых предпринимателей. Чтобы такой порог не снижался и позволял извлекать монопольную ренту, бизнес-группы всеми силами культивируют симбиоз с коррумпированным высшим чиновничеством, обеспечивая ему теневое довольствие («теневой бюджет»). Благодаря этому «не рынок определяет… движение громадных ресурсов между секторами, отраслями и регионами». Его определяют «кулуарные сделки и интриги в рамках узкого круга властной элиты». Обобщая, Явлинский называет такую систему «периферийным капитализмом». Имеется в виду, что возникший общественный строй явно имеет отношение к капитализму, но это не высокоразвитый, современный, обеспечивающий стране достойную жизнь строй. Это капитализм зависимый, вторичный, отсталый, словом – периферийный. Он во многом напоминает царский режим, свергнутый революцией 1917 г. Таким образом, заключает автор, вместо создания новой – демократичной и прогрессивной системы западного типа – реформаторы 1990-х реставрировали старую, имперскую, «с гипертрофированной ролью бюрократии в условиях авторитарной монархии и откровенной слабости институтов гражданского общества».

Максим Лебский

Новый русский капитализм

От зарождения до кризиса. 1986–2018 гг.

M.: URSS, 2019

Российский историк-марксист Максим Лебский определяет нынешний общественный строй нашей страны как «новый русский капитализм». Этот строй возник как следствие поражения тех сил, которые на протяжении 70 лет советской истории пытались преодолеть периферийный статус России и «стать альтернативным центром развития человеческой цивилизации». На руинах советского строя под влиянием двух главных факторов – разложения социал-экономических структур СССР и всемирной рыночной глобализации – и возник российский «капитализм периферийного типа». Лебский выделяет четыре этапа этого генезиса (1986–1991, 1992–1998, 1999–2008 и с 2009 г.). На первом этапе в недрах советского строя зарождались капиталистические отношения. Прежде буржуазных отношений в СССР возникло буржуазное сознание, и здесь Лебский отводит главную роль Третьей программе КПСС (1961), заложившей идеологическую основу для возникновения советского варианта «общества потребления». Оно и появилось в 1970-х годах одновременно с советской разновидностью «среднего класса». Проблема в том, что эпигонство в принципе не может быть выигрышной стратегией. Не принесло оно успеха и КПСС, стремившейся «догнать и перегнать» США. Америка «за счет эксплуатации мировой периферии, торгового посредничества в ходе двух мировых войн смогла создать запас экономической прочности», соревноваться с которым было бесполезно.

Проигранное «мирное соревнование» не только завело СССР в экономический тупик, но и подорвало его идеологическую основу, «сделав главным стержнем жизни миллионов советских людей погоню за новыми потребительскими благами». Вместо создания «нового человека» началось «обуржуазивание сознания советского обывателя». Стали формироваться «социальные слои с протобуржуазными интересами». Возник и стал расширяться теневой сектор советской экономики, паразитировавший на дефиците продуктов и товаров широкого потребления. Анклав теневого рынка стал со временем одним из источников возникновения капитализма. Затем, уже в ходе перестройки, реформа госпредприятий и создание кооперативов стимулировали концентрацию прибыли и ресурсов в руках директоров, избавленных от прежнего мелочного контроля со стороны КПСС. Трудящихся директора систематически подкупали, расходуя средства предприятий не на модернизацию, а на повышение зарплат. Кооперативы же просто паразитировали на госпредприятиях – с согласия их директоров, разумеется. Именно в кооперативах «будущие олигархи сколачивали свои первые капиталы». Одновременно молодое поколение номенклатуры – комсомольцы – получило собственный канал обогащения в виде «центров научно-технического творчества молодежи» (с такого начал, к примеру, Михаил Ходорковский). Центры НТТМ играли на разнице между официальным и теневым курсом доллара, беспошлинно ввозили из-за границы компьютеры, помогали